Текущее время: 28 мар 2024, 16:19


Начать новую тему Ответить на тему  [ Сообщений: 7 ] 
Автор Сообщение
 Заголовок сообщения: Эльфы в литературе: избранное
СообщениеДобавлено: 24 мар 2013, 21:43 
Vörsluaðili Töfrumorku
 
Аватара пользователя


Зарегистрирован: 23 мар 2013, 21:22
Сообщений: 1154
Откуда: Россия
Медали: 2
Cпасибо сказано: 275
Спасибо получено:
703 раз в 285 сообщениях
Магическое направление:: Руническая магия
Очков репутации: 57

Добавить
Поэты: XVIII век

Шекспировский век был временем наивысшего подъема эльфической поэзии в английской литературе; и именно он основал традицию, укоренившуюся в XVII в., хотя обращение с предметом становилось все более тривиальным. В следующем столетии климат изменился, и, если бы не Блэйк, нам было бы почти нечего сказать об эльфах в то время; однако, внезапного провала не происходит – нить становится тоньше, но не рвется.

При первом своем появлении в английской литературе эльфы были приняты с некоторой долей юмора и скептицизма, а Херрик и Дрейтон обращались к ним в сатирическом ключе. "Кенсингтонские сады" Томаса Тиккелла, опубликованные в 1722 г., продолжают юмористическую псевдогероическую традицию. Непосредственной сатиры там нет, отношение к эльфам легкое, декоративное. В поэме Тиккелл пишет, что историю эту он узнал от своей няни, но в сущности фабула поэмы вполне может быть полностью литературной; а поскольку Тиккелл родился в Камберленде, то маловероятно, что его няня знала какие-то легенды о Кенсингтонских садах, хотя она наверно рассказывала ему сказки об эльфийских подменышах. Как бы там ни было, эльфы Тиккелла имеют все обычные черты литературных эльфов XVII в. Они очень маленькие – десять дюймов, если быть точным, – не такие маленькие, как Герцогиня ньюкасльских лилипутов, и больше, чем те, что могли прятаться в шапочке желудя или колокольчике первоцвета. Есть у Тиккелла и отзвуки "Сна в летнюю ночь", которые почти что можно назвать цитатами:
May the keen east-wind blight my favourite flowers,
And snakes and spotted adders haunt my bowers,
Through bush, through brake, through groves and gloomy dales,
Through dank and dry, o'er streams and flowery vales.

Пусть злой восточный ветер погубит мои любимые цветы,
И змеи и пятнистые гадюки поселятся в моем жилище
В кустах, в чащах, в рощах и тенистых ущельях
Безводных и голых, над реками и цветущими долинами.

{[TT_KG], pp. 207-15}

Очевидны в поэме также заимствования из "Полиольбиона" Дрейтона. Действие происходит в далеком прошлом, в дни правления британского царя Альбиона, но черты эльфов остаются те же:

When Albion ruled the land, whose lineage came
From Neptune mingling with a mortal dame,
Their midnight pranks the sprightly fairies play'd
On every hill, and danc'd in every shade.
But, foes to sun-shine, most they took delight
In dells and dales concealed from human sight:
There hew'd their houses in the arching rock;
Or scoop'd the bosom of the blasted oak;
Or heard, o'er-shadow'd by some shelving hill,
The distant murmur of the fading rill.
They, rich'd in pilfer'd spoils, indulg'd their mirth,
And pity'd the huge wretched sons of earth.
Ev'n now, 'tis said, the hinds o'erhear their strain,
And strive to view their airy forms in vain;
They to their cells at man's approach repair,
Like the shy leveret, or the mother-hare,
The whilst poor mortals startle at the sound
Of unseen footsteps on the hounted ground.

Когда страною правил Альбион, что вел свой род
От Нептуна и одной смертной дамы,
Играли свои полуночные шутки воздушные эльфы
На каждом холме, и танцевали в каждом тенистом уголке.
Но, враждуя с солнечным светом, более они веселились
В долах и лощинах, сокрытых от взоров людских:
Там они высекали себя дома в проемах скал;
Или выдалбливали сердцевину пораженного молнией дуба;
Или слушали, укрытые тенью утеса,
Дальний лепет убегающего ручейка.
Они, вороватые и проказливые, забавлялись
И жалели больших и несчастных детей земли.
И сейчас, говорят, крестьяне слышат их напевы
И тщетно силятся разглядеть их воздушные тени;
При приближении человека они прячутся в свои кельи,
Как боязливый зайчонок или же зайчиха,
Пока бедные смертные недоумевают при звуке
Шагов невидимых ног по земле.

{[TT_KG], pp. 207-15}.

Здесь мы встречаем все обычные черты эльфов: полуночные танцы, проказы и воровство. Короля эльфов зовут Оберон, как и в "Сне в летнюю ночь"; и, подобно всем эльфам наших островов, эти тоже крадут и подменяют детей людей. Альбион, герой поэмы – украденный сын короля Британии, которого усыпили настоем из тертой бузины и корней маргариток, а потом уменьшили до размеров эльфа. В этой поэме у Оберона есть дочь Кенна, и ее любовь к Альбиону стала причиной трагедии. Альбион, ставший внешне эльфом, не наделен эльфийским бессмертием; сражаясь с эльфом-соперником, он нанес ему раны, которые не могли убить его, а раны, полученные им самим, оказались смертельными. Все, что смогла сделать для него его возлюбленная – это превратить его в подснежник. Не все современники Тиккелла согласны с ним в его воззрениях; к примеру, Кирк, в то время главный авторитет в эльфистике, писал, что эльфы уходят из жизни по прошествии долгого времени, почти не старясь, и что известны рассказы об эльфийских похоронах. К тому же, сверхъестественных существ, которые не умирали естественным образом, иногда все же можно убить. Однако общее мнение было на стороне Тиккелла.

Другая черта эльфов, упомянутая Тиккеллом – вознаграждение любви к чистоте.
When cleanly servants, if we trust old tales,
Besides their wages had good fairy vails,
Whole heaps of silver tokens, nightly paid
The careful wife, or neat dairy maid,
Sunk not his stores.

Когда чистоплотным слугам, если верить старым сказкам,
Помимо жалования, помогал добрый эльф,
То еженощно кучи серебряных монет
Находила заботливая хозяйка или опрятная молочница,
Не оскудевали его запасы.

{[TT_KG], p. 208}.

Но самыми искусными поэтическими кружевами выписана нелюбовь эльфов к дневному свету, которая подчеркивается несколько раз – например, в сцене тайной встречи Альбиона и Кенны.
All things are hush'd. The sun's meridian rays
Veil the horizon in one mighty blaze:
Nor moon nor star in heaven's blue arch is seen
With kindly rays to silver o'er the green,
Grateful to fairy eyes; they secret take
Their rest, and only wretched mortals wake.
This dead of day I fly to thee alone.
A world to me, a multitude in one.

Затихло все. Полуденные лучи солнца
Затянули горизонт мощным сиянием:
На голубом своде неба не видно луны. Звезды
Не серебрят зелень милосердными лучами,
Любезные эльфийскому глазу; эльфы в укромных местах
Отдыхают, и лишь несчастные смертные бодрствуют.
Спешу к тебе в сей мертвый час дневной.
Весь мир ты мне, и все в тебе одной.

{[TT_KG], pp. 206-7}.

"Мертвый час дневной" – замечательная находка, сравнимая с "лунным загаром" на ланитах Оберона в поэме Стюарда. Высокий тюльпан, в густой тени которого встречаются влюбленные, становится цветком, популярным у художников, писавших на эльфийские темы в XVIII в. Как мы видели, в народной традиции тюльпан – эльфийский цветок.

Как Персефона выступает в "Нимфидии" Дрейтона, так здесь Нептун мстит за гибель своего потомка и рушит эльфийский дворец и город одним ударом своего трезубца, обращая эльфов в паническое бегство. Лишь Кенна остается ухаживать за своими подснежниками; и это она навеяла Уайзу сон, в котором он увидел план Кенсингтонских садов.

За восемь или около того лет до выхода в свет поэмы Тиккелла Поуп избирает в герои своей поэмы "Похищение локона" не эльфов, а сильфов. Однако, и сами неоплатоники, которым Поуп приписывает авторство своих духов, смешивают стихийных существ и эльфов, считая, к примеру, что гномы – духи земли; а сильфы Попа – очевидная разновидность эльфов. Ариэль, обращаясь к спящей Белинде, говорит:
If e'er one Vision touch'd thy infant Thought,
Of all the Nurse and all the Priest have taught,
Of airy Elves by Moonlight Shadows seen,
The silver Token, and the circled Green,
Or Virgins visited by Angel-Pow'rs,
With Golden Crowns and Wreaths of heav'nly Flow'rs,
Hear and believe! thy own Importance know,
Nor bound thy narrow Views to Things below'

"Покуда ты, прекрасная, жива,
Воздушные с тобою существа.
Когда виденья над тобой парят,
А нянька и священник говорят
Об эльфах, о травинках завитых,
О серебре волшебном, о святых
И непорочных девах, чей расцвет
Архангельских сподобился бесед,
Внимай и верь, свое значенье знай:
Превыше всех земных явлений рай.2

{[AP_TROTL], p. 219, Canto I, ii. 29-36; пер. цит. по [АП_П]}

Ариэль, по-видимому, претендует на некое родство и с эльфами, и с ангелами. Имя Ариэль – не просто имя, данное Шекспиром помощнику Просперо; маги и неоплатоники причисляли Ариэля к сильфам, а иногда его называли правителем Африки. Поуп проводит параллели между эмоциями, некоторыми разрядами эльфов, духами мертвых и даже стихийными существами:
Think not, when Woman's transient Breath is fled,
That all her Vanities at once are dead:
Succeeding Vanities at she still regards,
And tho' she plays no more, o'erloooks the Cards.
Her Joy in gilded Chariots, when alive,
And Love of OMBRE, after Death survive.
For when the Fair in all their Pride expire,
To their first Elements their Souls retire;
The Sprights of fiery Termagants in Flame
Mount up, and take a SALAMANDER'S Name.
Soft yielding Minds to Water glide away,
And sip with NYMPHS their Elemental Tea.
The graver Prude sinks downward to a GNOME,
In search of Mischief still on Earth to roam.
The light Coquettes in SYLPHS aloft repair,
And sport and flutter in the Fields of Air.

Хотя, дышать навеки перестав,
Мы все же сохранили женский нрав;
За суетой житейскою следим,
И, не играя, в карты мы глядим.
Охочие до золотых карет,
Мы любим ломбер, любим высший свет,
Но на земле, гордынею греша,
Спешит в стихию прежнюю душа.
Огонь красоткам вспыльчивым сродни,
И станут саламандрами они.
Стихия чая, зыбкая вода
Чувствительных влечет к себе всегда.
Был в здешней жизни злючкой каждый гном,
Взыскующий отрады лишь в дурном;
И в воздухе шалунья весела;
Став сильфом, ценишь легкие крыла.

{[AP_TROTL], Canto I, 11.51-66; пер. цит. по [АП_П]}

Далее Поуп упоминает эльфийского любовника – Инкубуса, называя его сильфом, но не останавливается на нем подробно. Если сильфы – разновидность эльфов, то здесь Поуп дает нам яркий пример эльфов с крыльями – возможно даже первый, хотя Брэнстон в "Забытых богах Англии" интерпретирует одну иллюстрацию в Утрехтской Псалтири IX в. как изображение человека, пораженного эльфийской стрелой и окруженного крылатыми эльфами {[BB_TLGOE]. См. также [ETD_TIOTUP], Псалом XXXVII, p. 19}. Изображенные фигуры действительно очень похожи на ангелов с других иллюстраций, но мне кажется, что это – изображения "illusiones", упоминаемых в псалме3, и могут оказаться как эльфами, так и чертями. Если не принимать их во внимание, то первыми могут считаться чертики с крыльями бабочек у Де Ланкра {см. [JCB_TWOW]}; но в XVIII в., это, несомнено, первая встреча с крылатыми эльфами:
Some to the Sun their Insect-Wings unfold,
Waft on the Breeze, or sink in Clouds of Gold,
Transparent Forms, too fine for mortal Sight,
Their fluid Bodies half dissolv'd in Light.
Loose to the Wind their airy Garments flew,
Thin glitt'ring Textures of the filmy Dew;
Dipt in the richest Tincture of the Skies,
Where Light disports in ever-mingling Dies,
While ev'ry Beam new transient Colours flings,
Colours that change whene'er they wave their Wings.

И в золоте летучем облаков
Чуть схожие с крылами мотыльков,
Тонули невесомые крыла,
Невидимые плавали тела,
Облечены в сияющую ткань,
Как будто небо воздает им дань
И чередует разные цвета,
Чтобы меняла краски Чистота,
Как будто машет в воздухе крыло,
Чтоб тело новый блеск приобрело.

{[AP_TROTL], Canto II, 11. 59-67}

Этих эфирных существ Ариэль называет "сильфами и сильфидами, феями, гениями, эльфами и демонами" {[AP_TROTL], Canto II, 11.73-4}. И все эти существа заняты уходом за туалетом Белинды; один кринолин требует участия с полсотни их. Эти малютки вьются вокруг Белинды, стараясь отвратить несчастье, которое они могут лишь смутно предвидеть, но не в силах удержать смыкающиеся ножницы – хотя один сильф героически дает перерезать себя пополам, пытаясь остановить это. Злой дух Умбриэль, затеявший ссору, очевидно, много сильнее их; но последнее слово остается не за ним; вмешиваются боги, и локон поднимается на небо, превращенный в новое созвездие.

Все эти примеры, равно шутливые и сатирические, верны литературной традиции, установившейся в предыдущем столетии. Несколько раньше можно найти одно упоминание об эльфах, которое почти возвращает нас к духу XVI века. Это – "Веселая компания", переработка старинной пьесы Ричарда Броума. Здесь, как и в "Вокруг нашего очага", упоминаются старики, верящие в эльфов.

Рэйчел: Я помню старую Песню, что певала моя Нянюшка, и каждому слову этой Песни я верила так же, как ее Псалтири, и Песня та, когда я была маленькой Девочкой, заставляла меня немало бродить в залитой лунным Светом Ночи.

At Night by Moon-light on the Plain,
With Rapture, how I've seen,
Attended by her harmless Train,
The little FAIRY QUEEN
Her midnight REVELS sweetly keep
While Mortals are involved in Sleep
They tript it o'er the Green.

По ночам на залитой лунным светом поляне
Восторженно смотрела я
Как со своей безобидной свитой
Малютка-королева эльфов
Пирует и веселится,
Пока смертные объяты сном,
Они путешествуют по травам.
And where they danced their cheerful Round
The Morning would disclose,
For where their nimble Feet do bound,
Each Flow'r unbidden grows;
The DAISY (fair as Maids in May),
The COWSLIP in his gold Array,
And blushing VIOLET 'rose.

А где они плясали в своем веселом кругу,
Мы увидим поутру,
Ибо где ступали их легкие ноги,
Там сам собой растет цветок;
Маргаритка, прекрасная, как дева в мае,
Первоцвет в золотом уборе,
И стыдливая фиалка вырастают там.

{[RB_AJC] Act I, Sc.I, p. 12}

Эта песенка – настолько в старинном духе, что, может быть, и вправду цитата, хотя ее и не было в версии Броума в 1641 г. В любом случае, этот отрывок сильно отличается по духу от других произведений того века.

На протяжении большей части XVIII в. поэтов вдохновляла главным образом классика. Обращаясь к сельским темам, они разрабатывали их в основном как классические пасторали, хотя иногда – во второй производной, с оглядкой на Спенсера, как, например, "Пасторали" Амброза Филлипса (1709). В 1720-е гг. Джеймс Томсон обращался к природе напрямую, но стих его облечен в классическую форму и полон классических маньеризмов.

Однако, время шло, и предчувствие Романтического Возрождения уже витало в воздухе, отбрасывая перед собой тень, которую можно порою назвать уродливой и искаженнной, ибо мода на готику производила причудливые гротески. Достаточно было общей, абстрактной мрачности и зловещих знаков непонятно чего – вспомним хотя бы огромный необъяснимый шлем в "Замке Отранто", упавший с небес и раздавивший несчастного наследника. Популярные баллады не были начисто забыты, и в попытках подражать им иногда удавалось воспроизвести их дух, но часто стремление подчеркнуть пафос ужасного приводило к таким абсурдам, как "Храбрый Алонсо и Доблестный Имоген":
All present then uttered a terrified shout;
All turned with disgust from the scene.
The worms they crept in, and the worms they crept out,
And sported his eyes and his temples about
While the spectre addressed Imogene.

Все присутствующие издали возглас ужаса,
С омерзением отвернувшись от жуткого зрелища.
Черви вползали и выползали,
Роились в глазницах его и висках,
Когда призрак заговорил с Имогеном.

{[MGL_TM], vol. III, p. 65}

Справедливости ради следует заметить, что народные баллады Пограничья бывали порою столь же неизящны по стилю. При всем том любовь к балладам свежей струей проходит через литературу того времени, и когда епископ Перси вывел их на свет, опубликовав в 1765 г. свои "Реликвии", он сделал едва ли не больше всех прочих в продвижении Романтического Возрождения.

Но и прежде этого времени поэты черпали вдохновение из народных источников, в особенности северных, и внимание к народному фольклору стало возрастать. Пример тому являет "Ода на популярные суеверия Верхней Шотландии" Коллинса:
There must thou wake perforce thy Doric quill;
'Tis Fancy's land to which thou sett'st thy feet;
Where still, 'tis said, the Fairy people meet
Beneath each birken shade, on mead or hill.
There, each trim lass, that skims the milky store,
To the swart tribes their creamy bowls allots;
By night they sip it round the cottage-door,
While airy minstrels warble jocund notes.
There, every herd, by sad experience, knows
How, wing'd with Fate, their elf-shot arrows fly,
When the sick ewe her summer food foregoes,
Or, stretch'd on earth, the heart-smit heifers lie.

Туда направь свое дорийское перо;
в страну Фантазии направь свои стопы;
Там до сих пор, говорят, встречают Волшебный народ
Под каждой березой, на каждом лугу, на каждом холме.
Там всякая стройная селянка, снимающая сливки,
Отливает часть в миску для чумазых племен;
Ночью они угощаются ими на крыльце
Под сладостные трели воздушных певцов
Там каждый пастух по своему печальному опыту знает,
Как, окрыленные Судьбой, летят эльфийские стрелы,
Когда больная овца отказывается от летней пищи
Или на землю ложится телок, пораженный в сердце.

{[WC_TP], p. 124}

Этот отрывок может показаться заимствованием из английской поэзии XVII в. – чумазые гоблины и Мильтоновы миски со сливками – но поражение скота эльфийской стрелой – деталь типично шотландская, а через несколько строк мы встречаем Водяного Келпи, который здесь впервые входит в английскую поэзию.

Совсем другой стиль и стихи, словно бы позаимствованные у легкомысленной эльфической поэзии предыдущего столетия, в поэме Хореса Уолпола об Энн Кавендиш. Там король Оберон читает следующее воззвание:
By these presents be it known,
To all who bend before our throne,
Fays and fairies, elves and sprites,
Beauteous dames and gallant knights,
That we, Oberon the grand,
Emperor of Fairyland,
King of moonshine, prince of dreams,
Lord of Aganippe's streams
Baron of the dimpled isles
That lie in pretty maiden's smiles;
Arch-treasurer of all the graces
Dispers'd in through fifty lovely faces;
Sovereign of the slipper's order,
With all the rites thereon that border
Defender of the sylphic faith;
Declare – and thus your monarch saith:
Whereas there is a noble dame,
Whom mortal countess Temple name,
To whom ourself did first impart
The choicest secrets of our art,
Taught her to tune th' harmonious line
To our own harmony divine,
Taught her the graceful negligence,
Which, scorning art and veiling sense,
Achieves that conquest o'er the heart
Sense seldom gains, and never art;
This lady, 'tis our royal will
Our laureate's vacant seat should fill;
A chaplet of immortal bays
Shall crown her brows, and guard her lays;
Of nectar-sack, an acorn cup
Be at her board each year fill'd up;
And, as each quarter feast comes round
A silver penny shall be found
Within the compass of her shoe —
And so we bid you all adieu;

«Да станет известно всем присутствующим,
Всем склонившимся перед нашим троном,
Феям и фэйри, эльфам и духам,
Прекрасным дамам и доблестным рыцарям,
Что мы, Оберон великий,
Император Волшебной страны,
Король лунного света, князь грез,
Властитель струй Аганиппы,
Барон архипелага ямочек,
Что таятся в улыбках хорошеньких девушек,
Верховный казначей всех прелестей,
Хранящихся в пятидесяти милых личиках,
Покровитель ордена туфельки
Со всеми его обрядами,
Защитник сильфической веры,
Провозглашаю – Так говорит ваш монарх:
Присутствующая здесь благородная дама,
Которую смертная графиня зовет Крепостью,
Которой мы из первых рук передали
Отборные секреты нашего искусства,
Научили ее подстраивать гармоническую линию,
Под нашу божественную гармонию,
Научили ее восхитительному небрежению,
Которое, презирая искусственность и морочащий рассудок,
Покоряет сердца,
Что редко удается рассудку и никогда хитрости;
Оная дама – такова наша королевская воля -
Займет место нашего фаворита;
Венок неувядающего лавра
Да увенчает ее чело и охранит ее черты;
Чашечка жолудя хмельным нектаром
Да наполняется на ее столе ежегодно;
И на каждом ежегодном пиру
Да будет серебряный пенс помещен
В глубину ее туфельки –
На этом мы прощаемся с вами;

Дано в нашем дворце в Первоцветном Замке, в кратчайшую ночь года. Оберон.» {[HW_FV], pp. 54-5}

Здесь мы видим, в сущности, ту же эротическую традицию вокруг эльфов, которую находим у Поупа, а ранее у Херрика и Стюарда, обработанную с равной великолепной легкостью и изяществом.

На самой заре Романтического Возрождения отношение к эльфам стало более серьезным, но в то же самое время Томас Стотард ввел моду на эльфов с крыльями бабочек, которой иллюстраторы следуют до сих пор. Джон Эдлард написал небольшую, но важную работу по эльфам у Вильяма Блейка, опубликованную в бюллетене Общества по изучению современного языка в 1964 г. {[JA_MBF], pp. 144-60}. Он прослеживает следы различных поверий и аллегории в произведениях Блейка, с самого первого эльфа, пойманного Блейком в шляпу, как бабочка, в 1784 г. и до обращения к фольклору и простоте в иллюстрациях к Мильтону работы 1816 г. Блейк в целом относился к эльфам как к стихийным существам, но символические его обращения к ним почти всегда имеют эротический подтекст, связанный, как правило, с женским капризом и тщеславием, пробуждающим мужское желание. Эльфы как бы одновременно вызывают желание и отрицают его, как сильфы Поупа в "Похищении локона". Один отрывок, как указывает Джон Эдлард, прямо навеян сильфами, обитающими в дамских туалетных столиках:
A FAIRY leapt upon my knee
Singing & dancing merrily;
I said, 'Thou thing of patches, rings,
Pins, Necklaces, & such like things,
Disguiser of the Female Form,
Thou paltry, gilded, poisonous worm!' Эльф на колено мне присел,
Он танцевал и весело пел,
Я сказал: "Ты, состоящее из мушек, колец,
Булавок, Бус и прочей чепухи,
Обманщик в Женском Обличьи,
Ты, жалкий золоченый ядовитый червь!"

{[WB_TPAP], p. 104}

Эльф, покоренный таким грубым обращением, плачет, признает Поэта повелителем эльфов и защищается, хотя и несколько невразумительно. Возможно, здесь Блейк продолжает традицию, установленную магами, традицию, которой следовал Просперо, и которая предписывает обращаться с духами грубо и повелительно, чтобы подчинить их себе. Блейк советует неустанно ловить и сажать в клетки эльфов, под которыми он, очевидно, имеет в виду женскую власть.
So sang a Fairy, mocking, as he sat on a streak'd Tulip,
Thinking none saw him; when he ceas'd I started from the trees
And caught him in my hat, as boys knock down a butterfly.
'How know you this,' said I, 'small Sir? Where did you learn this song?'
Seeing himself in my possession, thus he answere'd me:
'My master, I am yours! Command me, for I must obey.'

Такую песню распевал Эльф около тюльпана
И думал: нету никого поблизости. Внезапно
Я, выскочив из-за дерев, накрыл малютку шляпой,
Как бабочку. "Откуда знать тебе, дружок, об этом?"
Мой пленник понял, что ему не избежать неволи.
"Мой господин, - он запищал, – я весь к твоим услугам".

{[WB_TPAP], p. 212, пер. В. Л. Топорова}

А также:
The Good are attracted by Men's perceptions,
And think not for themselves;
Till Experience teaches them to catch
And to cage the Fairies and Elves.

Добрых привлекают мысли людей,
Они не думают о себе;
Пока Опыт не научает их ловить
И сажать в клетки эльфов и фей.

{[WB_TPAP], p. 101}

В личных письмах и беседах Блейк относился к эльфам более просто, как относился бы простой селянин. Он, кажется, верил, что действительно видел их. Джон Эдлард приводит два примера:

«Случалось ли вам наблюдать эльфийские похороны, мадам?» – спросил Блейк у леди, оказавшейся с ним рядом.

"Никогда, сэр!" – отвечала леди.

"А я видел их," – сказал Блейк, – «и не далее, как прошлой ночью.»

И он пустился в рассказ о том, как в своем саду он увидел "процессию существ, которые несли тело, завернутое в лепесток розы, захоронили его с песнопениями, а после исчезли" {[JA_MBF], цит по [AC_LOEBP], pp. 228-9}.

Здесь мы видим насекомых эльфов тех времен, которые были еще меньше, чем эльфы из "Эльфийских похорон" Ханта, у которых тело на дрогах было ростом с куколку {[RH_PROTWOE], p. 102}.

Были также эльфы, которых видел Бруно, пони Блейка, а в письме к Томасу Баттсу, также процитированном у Джона Эдларда, есть строфа, говорящая об эльфах более натуралистических и менее эротичных, чем большинство эльфов Блейка:
With happiness stretch'd across the hills
In a cloud that dewy sweetness distills,
With a blue sky spread over with wings
And a mild sun that mounts & sings,
With trees & fields full of Fairy elves
And little devils who fight for themselves.

Счастье раскинулось по холмам
В облаке, оседающем росистой сладостью,
Синее небо распростерло крыла
И неяркое солнце восходит и поет,
Деревья и поля полны волшебных эльфов
И маленьких бесенят, что сражаются сами за себя.

{[WB_TPAP], p. 859}

Во фривольном стихотворении "Длинный Джон Браун и Малютка Мэри Белл" эльф явно обозначает холодное кокетство, которое фальсифицирует любовь и отвергает ее, тогда как черт – это похоть. Стихотворение полно народных эротических символов.
LITTLE Mary Bell had a Fairy in a Nut,
Long John Brown had the Devil in his Gut;
Long John Brown lov'd little Mary Bell,
And the Fairy drew the Devil into the Nut-Shell.

Была в орехе фея у крошки Мэри Бэлл,
А у верзилы Джона в печенках черт сидел.
Любил малютку Мэри верзила больше всех,
И заманила фея дьявола в орех.
Her Fairy Skip'd out and her Fairy Skip'd in;
He laugh'd at the Devil saying, 'Love is a Sin.'
The Devil he raged & the Devil he was wroth,
And the Devil enter'd into the Young Man's broth.

Вот выпрыгнула фея и спряталась в орех.
Смеясь, она сказала: "Любовь – великий грех!"
Обиделся на фею в нее влюбленный бес,
И вот к верзиле Джону в похлебку он залез.


He was soon in the Gut of the loving Young swain,
For John eat & drank to drive away Love's pain;
But all he could do he grew thinner & thinner,
Tho' he eat & drank as much as ten Men for his Dinner.

Попал к нему в печенки и начал портить кровь,
Верзила ест за семерых, чтобы прогнать любовь,
Но тает он, как свечка, худеет с каждым днем
С тех пор, как поселился голодный дьявол в нем.
Some said he had a wolf in his stomach day & night.
Some said he had the Devil & they guess'd right;
The Fairy skip'd about in his Glory, Joy & Pride,
And he laugh'd at the Devil till poor John Brown died.

– Должно быть, – люди говорят, – в него забрался волк! –
Другие дьявола винят, и в этом есть свой толк.
А фея пляшет и поет – так дьявол ей смешон.
И доплясалась до того, что умер длинный Джон.

Then the Fairy skip'd out of the old Nut-Shell,
And woe and alack for Pretty Mary Bell!
For the Devil crept in when the Fairy skip'd out,
And there goes Miss Bell with her fusty old Nut.

Тогда плясунья-фея покинула орех.
С тех пор малютка Мэри не ведает утех.
Ее пустым орехом сам дьявол завладел.
И вот с протухшей скорлупой осталась Мэри Бэлл.

{[WB_TPAP], pp. 121-2, пер. С.Я.Маршака}

В более серьезном стихотворении "Вильям Бонд" {[WB_TPAP], p. 122} эльфы, очевидно, символизируют естественные эротические импульсы, тогда как ангелы представляют собой ограничения морали и заботу о ближних. В стихотворении побеждает более благородная, неэгоистическая любовь, и эльфы переходят на сторону ангелов. Можно заметить, что Блейк развивает целостную концепцию эльфов, но явно оживляет больше их темную сторону; и ту же тенденцию можно проследить в рисунках Фюзели, даже еще ярче, чем у Блейка. В работах Фюзели видна сюрреалистическая игра воображения, вполне сравнимая с безумными кошмарами Босха. В иллюстрациях к "Сну в летнюю ночь" прислужницы королевы так же изысканны, как служанки королевы Маб в "Нимфидии" или сильфы Поупа, но там же можно найти и такие странные и зловещие группы фигур, как, например, нимфа с маленьким сморщенным бородатым старичком на переднем плане "Титании и Основы". Герт Шифф в небольшой монографии по Фюзели {[GS_JHFES]} предполагает, что это Нимуя, пленившая и уменьшившая Мерлина. В "Пробуждении Титании" мы снова видим колдовство: полунагая женщина кормит бесенка, юная ведьма занимается своим черным делом, между ними – ягодицы маленького непристойного демона, а между коленями спящего Основы скрючился черт, которого вполне мог придумать Босх. Традиция эта не прервалась и в следующем столетии. Среди прекрасных персонажей "Ссоры Оберона и Титании" Ноэля Паттона снова появляется странный круг коленопреклоненных демонов, внимающих приказаниям крылатого монстра, злобные духи терзают сову, на земле сидят и другие птицы, облепленные маленькими духами. Там также есть древний бородатый старик, очень похожий на старичка с картины Фюзели, которого две нимфы тянут в пруд. Даже в сцене примирения мир эльфов выглядит ненамного добрее: сова лежит на земле, ее казнят; сатировидный черт заглядывает в дупло дерева, где обнимаются два влюбленных, и жуткие рожи выглядывают из расселин. Несмотря на крылья бабочек, эльфы еще не стали совсем хорошенькими.


Cпасибо сказано
Вернуться к началу
 Профиль  
 Заголовок сообщения: Re: Эльфы в литературе: избранное
СообщениеДобавлено: 24 мар 2013, 21:44 
Vörsluaðili Töfrumorku
 
Аватара пользователя


Зарегистрирован: 23 мар 2013, 21:22
Сообщений: 1154
Откуда: Россия
Медали: 2
Cпасибо сказано: 275
Спасибо получено:
703 раз в 285 сообщениях
Магическое направление:: Руническая магия
Очков репутации: 57

Добавить
Поэты: XIX век и далее

Совершенно романтическое обращение с эльфийской традицией можно найти в стихах Вальтера Скотта. Скотт – авторитетный фольклорист, с юных лет собиравший традиции из первых рук. Эссе об эльфах, служащее предисловием к его "Менестрелям шотландского Приграничья", до сих пор служит источником ценных сведений, а "Эссе о демонологии и ведовстве" полно отличного материала. Но уникальность его среди фольклористов – в невероятной энергии его творческого порыва, которой хватило на тридцать романов, не считая историй, поэм, переводов и эссе.

Здесь мы займемся его стихами. Их нельзя равнять с его прозой, и они целиком принадлежат эпохе Вальтера Скотта; но и пренебрегать ими не стоит. "Предание о последнем менестреле", первая из поэм, основывается на конкретной традиции – сказке о похожем на боггарта духе по имени Гилпин Хорнер, который какое-то время назад водился на одной ферме в Приграничье. Его крик "Пропал! Пропал! Пропал!" позаимствован из эттрикской сказки о шелликоте, которую Скотт сам пересказывает в "Менестрелях шотландского Приграничья" {[WC_MOTSB], vol. I, p. 150, сноска}; но шелликот этим криком заманивал путников, а Гоблин-Паж бежал от заклятий Майкла Скота и в конце концов сдался его призраку с криком "Нашелся! Нашелся! Нашелся!" Как подменышам и другим злым духам, ему пришлось принять свое подлинное обличье, переходя через бегущую воду.

В поэмах В. Скотта разбросано множество упоминаний об эльфах и волшебниках, но самая полная эльфийская история пересказана в "Элис Брэнд" – балладе, которую поет Аллан-Бейн в "Хозяйке Озера". В этой поэме есть обороты, точно указывающие на ее принадлежность к своему времени – никому не удается вовсе не наступать на собственную тень – но поэма эта – творение человека, много сведущего в эльфийских традициях Приграничья. Человек, который лишился чувств в опасный сумеречный час, которого унесли в Волшебную страну, и которому посчастливилось спастись лишь с помощью святого знака креста, библии или холодного железа, опасность ношения зеленого цвета и переливчатая красота Волшебной страны – все эти темы популярны в шотландском фольклоре всех времен.
'Tis merry, 'tis merry in Fairy-land,
When fairy birds are singing,
When the court doth ride by their monarch's side,
With bit and bridle ringing; "Попляшем, попляшем в волшебной стране,
Слышишь сказочный птичий посвист?
Королева фей там со свитой своей,
Растянулся свадебный поезд.
And gaily shines the Fairy-land –
But all is glistening show,
Like the idle gleam that December's beam
Can dart on ice and snow. Все сверкает, сияет в волшебной стране,
Только это сиянье – обман,
Словно искры на льду, в морозном саду,
В декабре, когда снег и туман.
And fading, like that varied gleam,
Is our inconstant shape,
Who now like knight and lady seem,
And now like dwarf and ape.

Расплывается, как отраженье в воде,
Даже собственный образ твой;
Были леди и рыцарь – и нет их нигде,
Только карлик с большой головой."

{[WC_TPWO], pp. 299-300; цит. в пер. Т. Сильман} Так выглядят эльфы, которых св. Коллен видел на Гластонбери-Торе, или те, чей поезд описал Дунбар, описанные звонким, стройным Скоттовским стихом.

Роберт Бернс не оставил нам эльфической поэзии, хотя и отдал должное теме ведовства в поэме "Тэм О'Шэнтер". Джеймс Хогг, в то же время, не только пересказывал в прозе эльфийские легенды, но также и сочинил одну из самых зрелищных среди наших эльфических поэм, полную странных мистических моментов. Килмени попала в Волшебную страну, но эльфы ее были мертвецами, и блаженными мертвецами. История ее знакома нам по множеству пересказов – история о человеке, который исчезает и попадает в безвременную прекрасную страну, возвращается оттуда спустя много лет и – во многих вариантах этой истории – рассыпается в прах. С Килмени этого не случилось, и она не утратила юности и красоты, но через короткое время, произнеся переданное с нею послание, она возвращается в Рай. Ее приход к людям происходит по знакомому образцу:
When seven lang years had come and fled;
Whe grief was calm, and hope was dead;
When scarce was remembered Kilmeny's name,
Late, late in a gloaming Kilmeny came hame!

И вот пролетело долгих семь лет,
Уж горе утихло, надежды уж нет,
Забылось уж имя Килмени само –
Под вечер она вдруг вернулась домой!

{[JH_SPO], p. 15}

Страна, в которую попала Килмени, во многом похожа на Страну св. Мартина в описании Зеленой Девочки, но расположена ближе к Небесам.
For Kilmeny had been she knew not where,
And Kilmeny had seen what she could not declare;
Kilmeny had been where the cock never crew,
Where the rain never fell, and the wind never blew.

Ибо Килмени была, сама не знает, где,
И Килмени видела то, чего нельзя рассказать;
Килмени была там, где никогда не кукарекает петух,
Где не бывает дождя и где не дует ветер.

{[JH_SPO], p. 8}

Во всей поэме ощущается что-то средневековое. Настроение и атмосфера одного отрывка напоминает мне одну из замечательных средневековых лирических поэм – "Сокол унес моего дружка".
In yon green-wood there is a waik,
And in that waik there is a wene,
And in that wene there is a maike,
That neither has flesh, blood nor bane,
And down in yon green-wood he walks his lane.



{[ECFS_EEL], p. 148}

Как и Скотт, Хогг вырос на пограничных балладах, и обороты и крылатые фразы из баллад разбросаны по всей его поэзии. При первом прочтении "Русалка" может показаться практически списанной у Клерка Колвила, но Хогг хочет сказать нечто совсем другое, и цель его – более тонкий эффект. Здесь происходит встреча долгоживущего сверхъестественного существа и смертного человека; русалка – не искусительница и не злодейка, она просто опасна людям, и она предупреждает своего возлюбленного об этой опасности. Через сто лет его могила – зеленый курган, а она все так же молода и прекрасна, как всегда – но она ждет теперь Вечного Дня, когда ее озеро высохнет, и восстанет душа ее возлюбленного. Здесь снова звучит нота лирической народной песни, но с более глубокими обертонами:
For beauty's like the daisy's vest
That shrinks from early dew,
But soon it opens its bonnie breast,
An' sae may it fare wi' you.

Ибо красота – как одеяние маргаритки
Сникающее от ранней росы,
Но потом она раскрывает свою красу,
И да будет так с тобой.
...
For passion's like the burning beal
Upon the mountain's brow,
That wastes itself to ashes pale,
An' sae will it fare wi' you.

Ибо страсть – как горящий костер,
На самой вершине горы,
Который прогорает до углей и золы,
И так это будет с тобой.

{[JH_SPO], 'The Mermaid', pp. 17-20} Ритм и настрой этого фрагмента невольно напоминают о "Садовнике", но суть совсем другая.

Есть и другие волшебные сказки – "Песня ведьмы" и "Ведьма из Файфа", пересказ известной истории о Синей Шапочке, которая иногда рассказывается об эльфах, но чаще – о ведьмах. В этой поэме Хогг заставляет эльфов и ведьм встретиться, как они встречаются в ирландских и шотландских поверьях, но его эльфы родом из Лапландии.

Эльфическую традицию Ирландии не пришлось оживлять – она была жива все время – но за пределами Ирландии известность ей принесли Крофтон Крокер и Патрик Кеннеди, в то же самое время, когда Каннингхэм и Кромек популяризировали шотландские традиции. Звездный час ирландской эльфийческой поэзии, однако, был еще впереди.

Английские поэты Романтического Возрождения продемонстрировали сравнительно слабое знание эльфов и небольшой интерес к ним. Пикси ранних стихов Кольриджа, скорее всего, были сильфами, и не имеют ничего общего с эльфами Сомерсета, с которыми он мог бы и столкнуться, когда жил там. Их стрекозиные крылья, бесшумные шаги и радужно-прозрачные одеяния не имеют ничего общего с рыжеволосыми земными пикси. Взгляд Вордсворта был нацелен на проникновение в истины Природы и отношения Человека с ней; у него не оставалось времени на эльфов и северные традиции, о которых он должен был знать немало. Саути, наименее поэтичный из всех троих, был наилучшим фольклористом, и множество сказок и традиций оживают в его стихах. Именно ему миссис Брэй адресовала свои письма о "Народных верованиях Западных графств", и именно он записал одну из наиболее известных «бабушкиных сказок» – "Три медведя". Однако сами эльфы мало появляются в его работах. В ранней, незрелой поэме Шелли "Королева Маб" фигурирует в качестве гения поэмы так называемая королева эльфов, но это не более, чем абстракция. Она избрана королевой Снов, потому что видение посещает Иантэ во сне, но в частично пересмотренном варианте этой поэмы она же именуется Демоном Мира. Внешне она более всего похожа на тех эфирных существ, которых описывал один ирландский духовидец:
The Fairy's frame was slight; yon fibrous cloud,
That catches but the pales tinge of even,
And which the straining eye can hardly seiʒe
When melting into eastern twilight's shadow,
Were scarce so thin, so slight; but the fair star
That gems the glittering coronet of morn,
Sheds not a light, bursting from the Fairy's form,
Spread a purpureal halo round the scene,
Yet with an undulating motion,
Swayed to her outline gracefully.

Фигура эльфиянки была стройна; волокнистое облако,
Принимающее легчайшие оттенки вечера,
Едва различимое напряженным оком,
Когда оно растворяется в сумеречной тени востока,
Едва ли было столь же тонко, столь же стройно; но дивная звезда,
Венчающая сверкающую диадему восхода,
Не проливает столь мягкий и мощный свет,
Как тот, что, источаемый эльфиянкой,
Окрашивал в пурпур всю картину,
И волнообразно расходился,
Повторяя ее очертания.

{[PBS_TCWO] vol. I, pp. 69-70}

Здесь мы наблюдаем скорее похмелье после буйства XVIII века, но справедливости ради следует сказать, что адепты оккультизма описывали эльфов именно такого сорта, хотя они и выглядят весьма далекими от народных эльфов.

Эльфийская традиция была много любезнее сердцу Китса. Для своей "La Belle Dame Sans Merci" он выбрал название весьма скучной средневековой поэмы, рассказывавшей историю Мелюзины – поэмы, которую Китс переработал и создал одну из прекраснейших эльфических поэм на английском языке. Эта тема, повидимому, особо привлекала Китса: он развернул ее во всей красе в "Ламии", знаменитой истории о жене-змее. Примерно в то же время Томас Гуд отошел от своего обычного стиля и написал волшебную сказку в стихах "Два лебедя" – необыкновенно блестящую и трогательную поэму, полную живописных картин. Эльфийской темы коснулся он также в коротком стихотворении "Хозяйка вод". Оно написано четким размером, которым Китс воспользовался для "La Belle Dame Sans Merci", с певучей последней строкой:
Alas, the moon should ever beam
To show what man should never see! -
I saw a maiden on a stream,
And fair was she!

Луна! Ты светишь свысока
На то, что людям знать не след!
Я видел, как деву несет река,
Ее же прекрасней нет!

{[TH_TWO], vol. V, p. 154}

Еще более тесно с нашей темой связана большая поэма "Прошения Эльфов в день Летнего Солнцестояния" {[TH_POTMF], p. 243. Выдержка приводится в Приложении II}, в которой дух Шекспира спасает эльфов от косы Времени. Замысел разработан очень хорошо и, несмотря на несколько легкомысленный характер, все же очень трогает. Если сопоставить эти поэмы с любовной лирикой Гуда, гражданской лирикой и сатирой, то получится превосходная панорама его широкой личности.

Столетие летело вперед, и знание эльфийской традиции распространялось все шире – частично через собрания фольклористов, но главным образом из ширящегося знакомства с ирландской и шотландской традиций. Среди произведений ирландских поэтов очень много эльфических стихов. В самом начале века неровная, но блистательная работа Джорджа Дарли привлекла к себе внимание литературных кругов. Мисс Митфорд сказала о его "Сильвии, или Майской королеве" {[GD_SOTMQ]. Выдержка приводится в Приложении II}: «Это великолепно – что-то между "Верной пастушкой" и "Сном в летнюю ночь"!» Сейчас мы не стали бы оценивать эту поэму так высоко, но эльфические стихи у Дарли выходили лучше всего. "Панихида" из неопубликованной "Морской невесты", включенная в "Lyra Celtica" Шарпа – одно из лучших произведений:
Prayer unsaid, and mass unsung,
Deadman's dirge must still be rung;
Dingle-dong, the dead-bells sound!
Mermen chant his dirge around!

Молитва не сказана, месса не спета,
Но погребальный колокол будет звонить;
Динь-дон, звонят на похороны!
Водяные поют панихиду ему!

{[EAS_JM_LC], p. 104}

"Черный человек" и "Ветер в тростниках" Норы Хоппер – два эльфических стихотворения; второе из них – сетование об уходе Ши:
Dance in your rings again: the yellow weeds
You used to ride so far, mount as of old –
Play hide-and-seek with wind among the reeds,
And pay your scores again with fairy gold.

Потанцуйте снова в ваших кольцах; желтые былинки,
На которых вы мчались вдаль, оседлайте, как встарь –
Поиграйте в прятки с ветром в тростниках
И снова ваши проигрыши оплатите волшебным золотом.

{[EAS_JM_LC], p. 125} Здесь – все та же старая, как мир, печаль об уходящих эльфах.

В Шотландии в это время Роберт Буханан написал стихотворение "Мачеха эльфийки" – на тему украденной матери.

Bright Eyes, Light Eyes! Daughter of a Fay!
I had not been a wedded wife a twelvemonth and a day,
I had not nurs'd my little one a month upon my knee,
When down among the blue-bell banks rose elfin three times three,
They gripp'd me by the raven hair, I could not cry for fear,
They put a hempen rope around my waist and dragg'd me here,
They made me sit and give thee suck as mortal mothers can,
Bright Eyes, Light Eyes! strange and weak and wan!

Ясноглазка, Быстроглазка! Фейское дитя!
Года и дня не отходила я после венца,
Месяца не относила на руках своего малыша,
Как вдруг на колокольчиковых берегах выросли эльфы, трижды трое,
Схватили меня за вороную косу – я не могла кричать от страха,
Обвязали меня пеньковой веревкой и притащили сюда,
Заставили сидеть здесь и кормить тебя, как только смертные женщины могут,
Ясноглазка, Быстроглазка! чуждая, слабая, бледная!

{[EAS_JM_LC], p. 235. Роберт Буханан р. 1841.}

Во всех этих примерах – а это лишь несколько примеров из множества – мы видим кардинальное изменение в отношении к эльфам. В них уже нет ничего сатирического – некоторая декоративность сохраняется, большей частью происходя от стремления к необычному, далекому, иному, "дальнему зову Эльфландии рогов". Но ситуация как правило воспринимается совершенно серьезно и представляется со всей серьезностью. Это верно не только для ирландских поэтов: с "Мачехой эльфийки" можно сопоставить "Подменыша" Шарлотты Мью {[CM_CPO]. Шарлотта Мью р. 1869}, представляющего взгляд с эльфийской, а не с человеческой точки зрения. В "Ярмарке гоблинов" Кристины Россетти эльфы более гротескны, полуживотны по виду, но старый запрет по-прежнему действителен – зачахнет и умрет тот, кто отведал их фруктов; несмотря на свой комичный вид, они опасны, и ситуация разобрана со всей серьезностью.
Backwards up the mossy glen
Turned and trooped the goblin men,
With their shrill repeated cry,
'Come buy, come buy.'
When they reached where Laura was
They stood stock still upon the moss,
Leering at each other,
Brother with queer brother;
Signalling each other,
Brother with sly brother.
One set his basket down,
One reared his plate;
One began to weave a crown
Of tendrils, leaves, and rough nuts brown
(Men sell not such in any town);
One heaved the golden weight
Of dish and fruit to offer her:
'Come buy, come buy,' was still their cry.

Назад, вверх по мшистому ущелью
Повернувшись, зашагали гоблины,
Пронзительно крича на все лады:
"Подходи, покупай! Подходи, покупай!"
Поравнявшись с местом, где стояла Лора,
Они встали, как вкопанные, на мху;
Друг на друга косятся,
Братец на кривого братца;
Перемигиваются, щурятся,
Братец на косого братца.
Один поставил наземь корзину,
Другой поправил свой лоток;
Третий начал выплетать корону
Из усиков, листьев и лесных орехов
(Таких не купишь у людей ни в одном городе);
Четвертый поднял золотую тяжесть
Блюда с фруктами и протянул ей:
"Подходи, покупай!" – продолжали они выкрикивать.

{[CR_TPWO]. 'Goblin Market' (1852), p. 2} Здесь необычный зловещий эффект достигается повтором близких рифм – 'other, brother, other, brother'; и короткие, нарочито неловкие стихи, которыми пользуются для комического эффекта, здесь придают происходящему серьезность.

Эльфические поэмы Вильяма Аллингхэма – "Эльфы", "Лепрекаун", "Король эльфов был стар" и "Эльф" {[WA_RFTYF]} – непохожи на другие его стихи; простые, лишенные вычурности, приземленные, они снова касаются лирических струн XVI века. Длинная драма в стихах менее удачна. В иллюстрациях к ней работы Ричарда Дойла есть что-то от хитросплетений картин Ноэля Паттона, но здесь они свободны от зловещих намеков. Эльфы Дойла проказливы, но невинны. Эндрю Лэнг явно чувствовал, что рисунки и поэма не соответствуют друг другу, но написал по этим иллюстрациям короткую сказку "Принцесса Никто" {[RD_WA_IF]. 'Princess Nobody' была перепечатана в [RLG_MFS]} – сказку, которой недостает движения, так как требовалось любой ценой ввести в нее каждую иллюстрацию.

Новое звучание пришло в нашу литературу с поэзией Йейтса, потому что он верил в эльфов. Со времени Чосера поэты писали о верованиях других людей или о том, во что они верили лишь в детстве. Некоторые были близки к сельским традициям, как Шекспир, некоторые далеки от них, как Хорес Уолпол; но все относились к эльфам, как к деревенским суеверьям, в которые не подобает верить образованному человеку. Для Йейтса же эльфы были реальной угрозой и реальным восторгом. "Они бормотали и топотали; кому захочется такое воображать?" – воскликнул он однажды {[GKC_A], p. 147}; Йейтс рассказывает также о старике, который на вопрос, верит ли он в эльфов, ответил "Да знали б вы, в каких они у меня печенках сидят!" {[WBY_IFAFT], p. 1x} Это – реальная, практическая, обыденная вера, и в то же время блеск Волшебной страны пульсировал в его жилах; ведь это он ввел выражение "Кельтские сумерки", и его стихотворения полны Бегством и Иным.
Though I am old with wandering
Through hollow lands and hilly lands,
I will find out where she has gone,
And kiss her lips and take her hands;
And walk among long dappled grass,
And pluck till times are done
The silver apples of the moon,
The golden apples of the sun.

Пускай я стар, пускай устал
От косогоров и холмов,
Но чтоб ее поцеловать,
Я снова мир пройти готов,
И травы мять, и с неба рвать,
Плоды земные разлюбив,
Серебряный налив луны
И солнца золотой налив.

{[WBY_TCPO], pp. 66-7, цит. в пер. Г. Кружкова}

Невозможно, говоря об эльфах, не вспомнить Уолтера де ла Мэра. Воздух Волшебной страны пронизывает его стихотворения, хотя среди них немногие говорят об эльфах напрямую, а те, что говорят – большей частью детские стихи, такие, как "Эльф-насмешник" или "Пик и Пак". Это эльфы-шутники, домашние эльфы. {[WDLM_PP], pp. 149-50, 140 и 69-71} Те же, что подкрадываются, смеются и бормочут в "Перекрестках" – опасны, хотя и не враждебны. Пьеса эта может быть и была поставлена на сцене, но больше подходит для чтения, ибо фантазия испаряется под лучами софитов. Эльфов, "фантастически переодетых земными детьми", лучше воображать, чем видеть. Авторские ремарки относительно их – лучшее в пьесе. Но отношение к эльфам в прозе де ла Мэра было бы уместнее оставить до следующей главы.

К.С.Льюис и Дж.Р.Толкиен оба писали эльфические стихи, но упоминания более достойна их проза. У них не было – как не было и у де ла Мэра – действительной веры, вдохновлявшей Йейтса, но целостности замысла у них не отнять, и их эльфы весомы и значимы.


Cпасибо сказано
Вернуться к началу
 Профиль  
 Заголовок сообщения: Re: Эльфы в литературе: избранное
СообщениеДобавлено: 24 мар 2013, 21:44 
Vörsluaðili Töfrumorku
 
Аватара пользователя


Зарегистрирован: 23 мар 2013, 21:22
Сообщений: 1154
Откуда: Россия
Медали: 2
Cпасибо сказано: 275
Спасибо получено:
703 раз в 285 сообщениях
Магическое направление:: Руническая магия
Очков репутации: 57

Добавить
Интервенция

Первой и самой мощной волной интервентов, оказавших литературное влияние на наших эльфов, были младшие божества классических поэтов. Вероятно, некоторые эльфы пришли к нам напрямую из римской мифологии, а не из классической литературы. Брауни и лары, в любом случае, представляются очень близкими друг другу, а Пак во многом, особенно внешне, очень похож на сатира.

Феи рыцарских романов впервые вошли в литературу из наших кельтских эльфов, а Грендель и его мать были первым литературным обращением к скандинавским ведьмам и чудовищам. После норманского завоевания миграция валлийцев в Бретонь понесла кельтскую традицию из Англии во Францию, пока не сплелась сплошная сверкающая паутина, и уже норманны понесли легенды Артуровского цикла на юг в Италию и на север в Шотландию.

Сказки, которые, по всей видимости, родились на наших Островах – это сказки о Дине О'Ши [Daoine O Sidhe], об эльфийских невестах и подменышах, о проказливых буках [bogey-beasts] и хобгоблинах-помощниках, а также об опасных духах рек и озер. Здесь же и маленькие эльфы ростом в несколько дюймов. В эпоху Возрождения классические нимфы и наяды, фавны и сатиры смешались с ними так, что в произведениях поэтов XVI и XVII вв. трудно отличить эльфов от нимф и русалок от сирен. Нимфы танцуют на еженощных балах, а сатиры подглядывают из кустов и обмениваются колкостями с эльфами. В народных книжках тех времен пересказываются классические сказки, и вместе с ними – местные истории, по поводу которых Херрик жаловался:
The FARTING TANNER, and FAMILIAR KING;
The DANCING FRIER, tatter'd in the bush;
Those monstrous lies of little ROBIN RUSH.

"Вонючий дубильщик", "Король-подручный",
"Пляшущий монах", изодранный в кустах, –
Все те чудовищные бредни из "Робина Раша".

{[RH_TPWO], p. 153} Мы встречаем здесь Мальчика-с-Пальчик, Робина Славного Малого, пророчества Сивиллы, Мерлина и матушки Шиптон, вперемешку с классическими историями. Даже совершенно необразованные люди не могли не ознакомиться в какой-то мере с классическим знанием, и каждый школьник помнил что-нибудь из Овидия. В "Напрасных трудах любви" школьный учитель устраивает представление "Семи добродетелей"; играют же в этом представлении крестьяне. Сами Семь Добродетелей – отличный пример необычайного распространения классической, библейской и романической традиций, на которых основывалась литература того времени.

В 95-ом номере "The Tatler" (1709) Стиль описывает чтение своего крестника, который отверг "Басни" Эзопа, сочтя их неправдоподобными, и обратился к Приключениям Дона Белльяниса Греческого, Гая Уорвикского, Семи Победителей "и трудам других историков той эпохи". Сестра же его Бетти, которая, по словам своей матери, учится лучше, чем брат, "интересуется по большей части эльфами и духами; и иной зимнею ночью может так запугать служанок своими рассказами, что те боятся идти спать" {[RS_TLOIBE]}. Похоже, что эти эльфы и духи были отечественного происхождения, такие же, как те, о которых Реджинальду Скоту рассказывали служанки его бабушки.

Спустя всего несколько лет увлечения Бетти могли смениться эльфами другого рода, поскольку подошла вторая волна интервенции, полностью изменившая строй и характер детских волшебных сказок в Англии.

Эльфы вошли в моду при французском дворе лет на сто раньше, чем в Англии. Как малютки-эльфы Шекспира, Лилли и Дрейтона вышли в свет из деревни, так и французские эльфы были заимствованы у нянюшек и гувернанток, рассказывавших на ночь сказки детям благородного общества. Моду открыла графиня д'Ольнуа, чьи первые волшебные сказки были напечатаны в 1690 г. Английский перевод ее сказок был опубликован в 1707 г., и маленькая Бетти Стиля вполне могла прочесть их. Наиболее близки к народной традиции, однако, были истории сына Шарля Перро – Пьера Перро д'Арманкура, хорошо известного ученого и писателя {о приписывании авторства сыну, а не отцу см. [PM_ECB], p. 39}. Среди этих историй "Золушка", "Кот в сапогах", "Спящая красавица" и "Мальчик-с-пальчик" сразу завоевали сердца английских детей. И неудивительно – ведь они были рассказаны с тонким юмором, в отличие от всего прочего, что подавалось им. Хотя это и были пересказы детских сказок, они не были написаны для детей, и следовательно, не несли груз назидательности. Деталями и стилем "Сказки" Перро не похожи даже на народные сказки, хотя сюжеты их несомненно взяты из народной традиции. Вполне может быть, однако, что они ближе к своим оригиналам, чем можно себе представить, потому что и современные устные французские народные сказки отмечены этикетом, разительно отличающим их от наших отечественных. Те сказки, что пересказал Анри Пурра, могли быть несколько подкрашены {[HP_LTDC]}, но те, что опубликовал Поль де ля Рю {[PdlR_BBFFT]}, записаны дословно от крестьян, и хотя они более по-простонародному сжаты, чем сказки Перро, они все же сравнимы с ними по стилю.

В "Сказках" же мадам д'Ольнуа отчетливо ощущается атмосфера высшего света, и по мере того, как ее наследники разрабатывали эти темы в объемистой "Комнате Фей" {[CJdM_LCDF]}, эльфы делались все более утонченными, а сентиментальность и назидательность все шире разливались в их произведениях. Многие более сложные сказки остались непереведенными, но те, что были ближе всего к народным сказкам, сразу же завоевали сердца английских детей; и Перро ввел Фею-Крестную в Англию. Фея-Крестная была новым персонажем в Волшебной стране, но вскоре заняла главенствующее место.

Английские эльфы в самом деле имеют свой кодекс поведения, следования которому они требуют от смертных, встречая тех. Доброта, вежливость, открытость и честность необходимы для того, чтобы завоевать их расположение; они терпеть не могут скупердяев и нерях. Таковы качества, необходимые для общения между людьми и эльфами, и эти условия не были изобретены для назидательности. Верно, что эльфы считают себя чем-то вроде партнеров людей в деле увеличении плодородия земли – именно поэтому они терпеть не могут ханжества. Плодовитость и веселье дороги им. Важно также, имея дело с ними, говорить правду и держать свое слово, но – не принимая во внимание случай Элидора – это скорее не оттого, что они так благородны, но оттого, что они суть духи, и опасные; солгать черту, призраку или эльфу означает отдать себя в его власть, а лучше не отдаваться во власть даже самого хорошо расположенного к вам эльфа.

Во французских же сказках эльфы, похоже, сделали своей главной заботой поддержание людской морали. Например, в одной из сказок графини де Келюс есть история о принцессах, которых фея забирала в некое подобие пансиона, где каждой из них по окончании пребывания предлагалось выбрать дар – красоту, ум и т.п. Самая младшая из девушек, прежде чем сделать выбор, была отправлена в обзорную экскурсию, и в результате своих поисков попросила только спокойствия душевного {Перевод этой сказки включен в [AL_GFB] под названием "Дары феи"}. Феи здесь на самом деле – богини судьбы, в воле которых одарить не только такими мелочами, как кольца невидимости и бездонные кошельки, но и красотой, умом и даже добродетелью. Принцессе Кочерыжке из "Золотой Ветви" {'Le Rameau d'Or, Madame d'Aulnoy, опубл. в [AL_RFB]}, например, фея предложила выбор между красотой и добродетелью, который странным образом определялся тем, с какой стороны она дунет в меховую муфту. Та выбрала добродетель, но никакой заметной перемены в ее характере от этого не произошло, хотя, если бы она сделала другой выбор, она бы заметно пала. Ей, похоже, повезло вдвойне, потому что она стала к тому же необычайно красива; видимо, добродетель ее не нуждалась в волшебном подкреплении. В любом случае, эти феи сделали первый шаг к тем наставникам, которых непочтительно описывает Пак с Холма Пука, как "сахарных пришельцев, непрестанно снимающих шляпы". {[RK_POPH], p. 14}

Следующая волна пришельцев была с Востока. "Развлечения аравийских ночей" попали во Францию в конце XVII в., и мгновенно имели там огромный успех. Три из историй этого сборника – "Синдбад-мореход", "Али-Баба" и "Аладдин" – вскоре обосновались в английских детских комнатах и были воспроизведены в дешевых книжках для простого народа. Когда комедия дель арте переродилась в пантомиму, две сказки из этих трех стали наиболее популярными сюжетами для нее; но джинны, африты и пери арабских сказок, в отличие от французских фей, не повлияли на английских эльфов и никак не изменили их: традиция была слишком чуждой.

В начале XIX века огромный толчок к увлечению эльфами придал выход в свет в 1823 и 1826 гг. "Домашних Сказок" братьев Гримм. Изначально поводом к сбору и публикации "Haus-und-Kinder-Märchen" было патриотическое желание сохранить немецкую традицию во время французской оккупации Германии; но истории вышли за пределы национального наследия и с триумфом прошли по всей Европе. Они изменили некоторые традиции народной сказки даже в Японии {[HI_IFIJCL], pp. 575-83}. Cами сказки принадлежат к международным типам, и множество историй на те же сюжеты и основные темы рассказывали и в Англии, но в XVIII в. их погребли под утилитаристскими идеалами образования классовое расслоение, обезземеливание бедноты и эксплуатация рабочих, почти задушившая народную культуру. Культура невозможна без досуга; жизнь в горах и на островах Шотландии была нелегкой и очень бедной, как и везде, но зима давала крестьянам и рыбакам вынужденный досуг – время для сказок и песен – и народная культура продолжала жить. Английский пролетарий во время промышленной революции не имел выходных; машины требовали к себе людей зимой и летом. Не перечесть семей, в которых цепь традиции прервалась безвозвратно. Однако какие-то воспоминания сохранялись; сказки братьев Гримм англичане приняли, как нечто родное. Несмотря на различия в стиле и атмосфере – охота на ведьм и Тридцатилетняя война наложили свой мрачный отпечаток на немецкие сказки, и казни, обрушивающиеся на их плохих персонажей, намного более жестоки, чем это обычно принято в английских сказках – то, что сказки эти пробудили интерес к собирательству английских волшебных сказок, указывает на их родство. Метод работы братьев Гримм вдохновил собирателей, и именно с того времени в Англии началось сознательное воспроизведение сказок в том виде, в каком они были рассказаны. Большинство Märchen – это скорее истории о колдовстве и странных происшествиях, чем о настоящих эльфах, но там, где эльфы появляются – в таких сказках, как "Румпельштильцхен", "Сапожник и эльфы", "Белоснежка и семь гномов" и др. – они очень близки к английским типажам. Если говорить о том, как немецкие эльфы изменили английскую традицию, то следует указать на укрепление образов хобгоблинов, пикси и ведьм, которые в это время заслонили романтических фей. Со времени Гриммов ведет отсчет собирательство наших отечественных сказок; но их было мало, и они никогда не приобрели в детских комнатах популярности французских и немецких сказок. "Три медведя", "Джек и бобовое зерно", "Джек – победитель великанов" и "Дик Уиттингтон" известны всем английским детям, но не столь любимы, как "Золушка", "Красная шапочка", "Спящая красавица", "Белоснежка" или "Двенадцать танцующих принцесс".

Следующей высадилась на наши острова скандинавская традиция в двух видах – настоящие народные сказки Десента и Торпа {[GD_PTFTN] и [BT_YS]} и "Сказки" Ганса Андерсена, которые впервые перенесла в нашу страну Мэри Хоуитт – одаренная двукратно, ибо она также автор одного из самых известных у нас сборников "Детских стишков". Волшебные сказки Ганса Андерсена – такое же произведение искусства и столь же превосходно обработаны, как сказки Перро и мадам д'Ольнуа. Самые ранние из них были переложениями настоящих народных сказок, но со временем Андерсен фантазировал все больше и лишь изредка касался народных тем. То же можно сказать о "Комнате Фей", с той разницей, что Андерсен – великий художник, а поздние французские рассказчики – нет.

Ганса Андерсена обожали в Англии, и многие подражали ему. Оскар Уальд почти в точности воспроизводит его горьковато-сладкое сочетание сатиры и сантимента {[OW_THPAOT]}. Cказки Мэри де Морган и Лоуренса Хаусмэна также многим обязаны Андерсену. Возможно, я ошибаюсь, но мне кажется, что именно со сказками Ганса Андерсена в наше отношение к эльфам и феям вошел авторский каприз. Часть вины, видимо, должны принять на себя ирландские писатели; может быть, стоит оглянуться на Хореса Уолпола, Тиккелла и их предшественников и сказать, что семя каприза всегда было в почве, но расцвело оно именно в первой четверти нашего века; и состав, аромат и вкус этого коктейля – это Ганс Андерсен и вода.


Cпасибо сказано
Вернуться к началу
 Профиль  
 Заголовок сообщения: Re: Эльфы в литературе: избранное
СообщениеДобавлено: 24 мар 2013, 21:45 
Vörsluaðili Töfrumorku
 
Аватара пользователя


Зарегистрирован: 23 мар 2013, 21:22
Сообщений: 1154
Откуда: Россия
Медали: 2
Cпасибо сказано: 275
Спасибо получено:
703 раз в 285 сообщениях
Магическое направление:: Руническая магия
Очков репутации: 57

Добавить
Моралисты

В XVIII в. издание книг для детей сделалось по-настоящему выгодным предприятием. Прежде издавались лишь учебные пособия – "Детская Книга" Кэкстона в первую очередь, грамматики же и учебники печатались с XVI века – как невероятно скучные, так и вполне живые и занимательные, такие, как "Французский Педагог" Холлибэнда {[CH_TFS]}; но развлечения дети могли искать лишь в книгах, забавлявших простодушных взрослых – к историям, пересказанным в народных книжках и балладах. Они предназначались для развлечения, и не редактировались с назидательными целями; некоторые из них, такие, как "Ведьма из лесной страны" {[LP_WOTW]}, были совершенно непедагогичны.

Но когда авторы начали намеренно писать для детей, назидание стало их главной заботой, что зачастую имеет место и по сей день. Детская психология понималась плохо, а назидателям не терпелось получить результаты и превратить детей в маленьких взрослых так быстро, как только возможно. Если развлекательность и допускалась, то лишь затем, чтобы подсластить пилюлю. В целом для эльфов это было тяжелое время. Тщетно Стиль в 1709 г. указывал на моральную ценность популярных сказок. Эпоха принадлежала миссис Триммер и ее школе, считавшим эльфов бессмысленной выдумкой.

Большинство историй, написанных для детей в XVIII и начале XIX в., неизменно небрежны в сюжете, хотя бы и позаимствованном из волшебной сказки. Сказки о хорошем и плохом мальчиках, рассказанные мистером Барлоу в "Сэндфорде и Мертоне" Дэя – это сюжет сказочного типа № 403, "Добрый и злой", и возмездие в них не менее конкретно, чем в любой волшебной сказке {[TD_THOSAM], vol. I, pp. 181-203}. Там, где допускается появление эльфов, они больше похожи на поздних французских фей, чем на настоящих эльфов из фольклора, а чаще всего эти волшебные сказки не более, чем аллегории. "Принц Жизнь" Дж. П. Р. Джеймса, например, – откровенная аллегория, тогда как «Небылица дядюшки Дэвида» в "Доме на праздники" {[CS_HH], Ch. IX 'Uncle David's Nonsensical Story about Giants and Fairies', pp. 147-209}, где фигурируют великан Хватай и эльф Научи – нечто среднее между аллегорией и пародией. "Руки великана" – другая скорее волшебная, чем аллегорическая история, в которой есть людоедша и волшебные руки, весьма незатейливо названные "Руки Прилежания". Благодаря своему содержанию, история эта может позабавить более других {[AC_GHRI], pp. 97-116}. Полет фантазии в то время сберегался в основном для таких пустяков, как "Бал бабочек" Роско и подражаний ему – "Павлин у себя дома", "Завтрак розы", "Представление у Флоры" и т.п. Их популярность говорит о том, как сильна была у читателей жажда хоть чего-нибудь фантастического.

Рука моралистов видна в переработанной для народной книжки сказке "Джек и бобовое зернышко" {переиздано в [SH_EFAFT]}, где Джеку является фея и сообщает, что великан украл сокровища у отца Джека, и потому не будет бесчестным отнять их у него. Даже те авторы, которые искренне интересовались эльфами и сверхъестественным, добросовестно старались выжать из них какую-нибудь людскую мораль. Крукшенк зашел в совершенный абсурд – он приспособил "Мальчика-с-пальчик", "Золушку" и "Джека и бобовое зернышко" для нужд общества трезвости {[GC_FL], 'Hop O' My Thumb', 'Cinderella', 'Jack and the Beanstalk'}. Он взял и без того уже перегруженную моралью версию "Джека и бобового зернышка" и превратил цветочную фею-хранительницу, арфу и курочку в эльфов, добавив также персонажа, похожего на хобгоблина. Дурное поведение великана он объяснил его пристрастием к выпивке, и в конце великан не погибает, а перевоспитуется, исправляется и становится примерным мужем своей прежде несчастной жены. Отец Мальчика-с-пальчик заблудился, будучи во хмелю, и именно этим объясняется его поведение; а крестная Золушки без труда убеждает отца принца уничтожить все спиртное в королевстве. Диккенс совершенно справедливо презирал переделки Крукшенка и выступал против них в своем "Замечании по хозяйству":

В наш утилитарный век более, чем во все времена, необычайно важным становится почтительное отношение к волшебным сказкам. Алый цвет нашей английской ленты слишком величественно красен, чтобы пользоваться ею для подвязывания таких пустяков, но всякий, кто занимался этим вопросом, знает, что нация без фантазии, без некоторой доли романтики, никогда не могла, никогда не может и никогда не сможет занимать достойное место под солнцем. Сейчас, когда театр изо всех сил постарался извести эти восхитительные вымыслы – и, самым показательным образом, тем самым извел артистов, зрителей и себя самое, извратив свой прямой долг – сейчас вдвойне важно спасти детские книжки – колыбель фантазии. Чтобы сохранить их во всей их полезности, должно защищать их простоту, чистоту и невинную выдумку, как если бы это была святая истина. Тот, кто переделывает их в угоду своей задаче, какова бы та ни была, повинен, на наш взгляд, в гордыне и присвоении себе того, что ему не принадлежит. {[CD_FOTF], pp. 97-100}.

Таким же суровым, должно быть, было бы его отношение к пересказу народной книжки "Мальчик-с-пальчик" пера Шарлотты М. Йонг {[CMY_THOTT]}. В эту маленькую книжечку втиснуто немало эрудиции, и в примечаниях автор цитирует множество эльфических поэм елизаветинской эпохи. Сказка украшена артуровскими легендами и отсылками к женитьбе сира Гавейна, добыче Экскалибура и поединку короля Артура с великаном Риенсом. Шарлотта Йонг также знает об опасности есть и пить что-либо в Волшебной стране. Опасность нечистых эльфийских сил также известна ей, так что она не делает эльфов педагогическим инструментом и не приукрашивает их, как делали многие из ее последователей. Но весь дух, которым пропитана книга, настолько не похож на легкий, мимоходный юмор оригинала, что делает ее совершенно другим произведением. Она выполнена в духе представлений XIX века о христианском рыцарстве. Мальчик-с-пальчик – Том Тамб – драматическая фигура; эльфы искушают его изменить христианской вере и верности королю. Здесь он – герой рыцарского романа, как если бы он был шести футов ростом, но это не Мальчик-с-пальчик.

Джордж Макдональд родился и вырос в Абердиншире – той части Шотландии, которая сохранила народную сказку и балладу в наибольшей чистоте. Он обладал глазом, зорким ко всему сверхъестественному, и пониманием, выросшим на фольклоре; но он был моралистом пуританских корней, и эльфы стали для него излюбленным инструментом. Ему по сердцу были моралистические феи поздней французской традиции, вершительницы судеб. В "Керди и гоблинах" мы видим злых гоблинов из рудников, но фея-крестная – прабабушка принцессы Ирены – поднята до почти ангельской высоты. В сказке "Заблудившаяся принцесса, или Мудрая старушка" {[GM_TLP]} фея забирается еще выше, и ее уже можно принять за олицетворение божественного Провидения, или, по крайней мере, как у Вордсворта, "Строгую Дочь Гласа Божьего". Только божественный статус может оправдать насильственное копание в самых глубинах души Агнес. Никакое существо не может претендовать на такую власть, и только Всеведущий может знать, толкнет ли такое надругательство над личностью ребенка за порог безумия или же даст ему последний шанс на спасение.

В коротких волшебных сказках Джордж Макдональд часто следовал распространенной французской модели, в которой действуют злая фея и фея, выступающая как гений-хранитель. Иногда он использует другую тему – например, в "Сердце великана" {[GM_DWTF], pp. 1-99}, и в поэтической аллегории "Ключ Мосси" {[GM_DWTF], pp. 100-40}. Семейная фея в "Малютке Ясный День" {[GM_DWTF], pp. 248-308} во многом похожа на ту, с которой мы познакомились в народной книжке про "Джека и бобовое зернышко". Обращение с этой феей в изрядно переработанной версии Крукшенка во многом схоже с таковым у Джорджа Макдональда, хотя и лишено его поэтического таланта.

Джек уже спешил домой в деревню, как вдруг увидел маленькую старушку, в плаще с капюшоном, что сидела возле дороги, согнутая старостью и нездоровьем. Хотя Джек очень торопился, его доброе сердце не позволило ему пройти мимо того, кто попал в беду, и поэтому он подошел к старушке и спросил, не может ли он чем-нибудь помочь ей. Сперва она ответила лишь долгим стоном, не переставая раскачиваться взад-вперед; но Джек присел рядом с ней, заговорив с ней ласково, взял ее за руку и помог ей подняться.

Плащ и одежда старушки были темно-бурыми от грязи; но едва она встала, как одеяние ее сделалось зеленым, красным, голубым и золотистым, а на морщинистое лице ее проступил румянец; маленькие серые глазки распахнулись и блеснули ослепительно-голубым. А потом все – и плащ, и капюшон, и платье, и лицо, и сморщенные коричневые руки – все медленно растворилось в воздухе; и перед Джеком встала очаровательнейшая и изящнейшая маленькая леди с венком из маленьких цветочков на светлых льняных волосах. За спиной у нее была пара крыльев, похожих на крылышки какой-нибудь прекрасной бабочки, и платье было подобрано в тон узору на крыльях. В одной руке она держала маленькую сверкающую палочку, а в другой – бобовое зернышко в ярких красных и золотых пятнышках. {[GC_FL], 'Jack and the Beanstalk', p. 9}

Старушка, с которой подружился Джек, могла выйти из любой волшебной сказки, но описание феи совершенно типично для XIX века. Весьма похожее описание встречается в сказке "Патти и ее кувшинчик", которую можно найти в сборнике сказок, составленном в 1880 гг. Рутледжем {[_MGFT], pp. 157-76, 'Patty and Her Pitcher'}. Фея эта, появляющаяся в разных обстоятельствах, похоже попала во множество низкопробных авторских сказок. Некоторые из них, опубликованные в замечательной серии грошовых брошюр под названием "Полезные книжки для деток" повествовали о таких же моралистических феях – например, "Легенда о березе", иллюстрирующая библейскую пословицу, столь популярную в былые времена: "щадя розги, портишь ребенка".

Аллегории и моралистические сказки продолжались по меньшей мере до начала XX в. в таких книжках, как "Путешествия Сильвии" {[CA_ST]}, но с 1850 гг. в литературе начали появляться более проказливые и безответственные эльфы. Эльфы, похитившие Амелию в "Амелии и гномах" миссис Эвинг, сперва были озабочены улучшением ее морального состояния; но когда она исправилась, они, как всякие народные эльфы, попытались оставить ее у себя, а описание эльфов и колоды в этой сказке достойно всяческих похвал.

— А вот и Амелия! – воскликнул карлик, когда они добрались до первой копны.

— Хо-хо-хо! – засмеялись все остальные, выглядывая то тут, то там, из сена.

— Принесите колоду, – велел карлик; сено зашевелилось, из него выбралось шесть или семь карликов, и то, что они держали, сперва показалось Амелии маленькой девочкой, такой же, как она сама; но, присмотревшись, Амелия к своему ужасу и удивлению увидела, что колода была в точности, как она сама – это было ее лицо, ее одежда и все остальное.

— Закатить колоду в дом? – спросили гоблины.

— Нет, – сказал карлик. – Положите возле копны. Отец и мать девчонки уже пошли ее искать.

Услышав это, Амелия завизжала "На помощь!"; но ее тут же затолкали в сено, откуда даже самый громкий вопль был не громче стрекотания кузнечика.

— Смажьте ей глаза! – приказал карлик, и глаза Амелии смазали какой-то мазью. Когда она, наконец, приоткрыла их, то увидела, что колода была всего-навсего волосатым бесенком с лицом, как у самой старой и безобразной обезьяны.

— Теперь спускайте ее! – добавил карлик. Тут земля расступилась, и Амелия полетела вниз.

Она очутилась в чистом поле, где не было видно никаких домов. Луна, конечно же, не светила здесь, но на поле не было ни темно, ни светло. Это был свет раннего утра, и каждый звук, словно во сне, слышался и ясно и смутно как слышатся первые звуки наступления дня в свежем предрассветном воздухе. {[JHE_AAD], pp. 82-91}.

Здесь мы – в другом мире, отличном от мира хрупких морализирующих фей, и мораль в этих сказках не намного навязчивее той, что действует во множестве народных сказок, где нельзя полностью отрицать ее присутствие. Мы вернулись к морали народных эльфов. Предприимчивый подмастерье больше не герой; главные добродетели – щедрость и легкое сердце, а скряга – величайший из негодяев. Столь же неназойливая мораль содержится в "Бабушкином чудесном кресле" {[FB_GWC]}. Даже "Король Золотой реки" следует истинно народной традиции, несмотря на то, что Раскин – педагог от Бога. В "Фее Мопсе", опубликованной еще в 1869 г. {[JI_MTF]}, читатель путешествует по фривольному, безответственному волшебному миру, где может произойти все, что угодно, и где можно делать все, что хочется. На самом дне этого мира таится какая-то безумная действительность, напоминающая лучшие картины сюрреалистов. Это полный разрыв с рациональными моралистами XVIII века. Мы пускаемся в открытое море, и самая беспричинность и бессмысленность приближает этот мир к реальности.


Cпасибо сказано
Вернуться к началу
 Профиль  
 Заголовок сообщения: Re: Эльфы в литературе: избранное
СообщениеДобавлено: 24 мар 2013, 21:45 
Vörsluaðili Töfrumorku
 
Аватара пользователя


Зарегистрирован: 23 мар 2013, 21:22
Сообщений: 1154
Откуда: Россия
Медали: 2
Cпасибо сказано: 275
Спасибо получено:
703 раз в 285 сообщениях
Магическое направление:: Руническая магия
Очков репутации: 57

Добавить
Фольклористы и собиратели

Устная традиция была преметом постоянного изучения с XVII века. История его делится на три больших периода: антиквары XVII в., литераторы эпохи Романтического Возрождения в конце XVIII в. и фольклористы в конце XIX в. Вначале целью были древности и обычаи; в XIX веке начали собирать и народные сказки и, что еще важнее для нашей текущей задачи, систематически записывать традиции, касающиеся эльфов и других сверхъестественных существ.

В 1831 году Джозеф Ритсон издал сборник отечественных волшебных сказок, предварив его кратким эссе о пигмеях древности и их родичах в не столь отдаленные времена. Нового материала в этой книге нет – это полезное переиздание эльфических анекдотов из средневековых хроник, вплоть до тех, что опубликованы в "Острове Мэн" Уолдрона. Холлиуэлл-Филлипс следовал тому же плану в своих "Иллюстрациях к эльфийской мифологии "Сна в летнюю ночь"", а в 1874 Кэрью Хэзлитт объединил оба подхода в своей "Эльфийской мифологии Шекспира". Томас Кайтли в своей "Эльфийской мифологии" воспользовался тем же методом, но раскинул сети шире – он собирал эльфийские анекдоты по всей Европе, упорядочив их по происхождению. Все это – ученые труды, в высшей степени ценные, так как они аккумулируют в себе большую часть доступного печатного материала. Мы очень многим обязаны их авторам – равно как и популяризаторам, сделавшим забытые народные сказки доступными для детей. В первую очередь здесь вспоминаются Лэнг и Джейкобс, а также Джеймс Стивенс4, чьи восхитительные книги пропитаны самим духом ирландской традиции. Были и более поздние популяризаторы – Амабель Уильямс-Эллис, Роджер Ланселин Грин и Монтгомери, каждый из которых заслуживает упоминания.

Существуют, однако, и другие работы, бывшие плодами поиска, и сами ставшие материалами, которыми пользовался Кайтли. Самыми первыми в этой области были Аллан Каннингхэм в 1822 г. в Шотландии и Крофтон Крокер сразу после него в 1825 г. с "Волшебными легендами юга Ирландии". Англия не заставила себя долго ждать, и уже в 1836 г. миссис Брэй опубликовала свой отчет о "Традициях на окраинах Тэймера и Тэйви" в серии писем, адресованных Роберту Сьюти. Она не пыталась воспроизвести истории в точности так, как они были рассказаны, но в целом ее материал вполне достоверен, и во многом именно ей мы обязаны знанием об эльфийских поверьях в этой части Девона, равно как и несколькими прекрасными сказками о пикси, такими, как, например, та, в которой ленивую девушку поражает хромота, и широко известная история о повитухе для эльфов.

Еще большей ценности материал опубликовал Роберт Хант в его "Популярных романах запада Англии". Хант путешествовал по стране и встречался с последними корнуолльскими странствующими расказчиками дроллов, хранившими в памяти такие длинные повествования, как "Даффи и Территоп" {[RH_PROTWOE], pp. 239-47}, рассказывавшиеся на протяжении нескольких ночей. Стиль повествования Ханта, возможно, несколько поверхностен, но он сохранил множество традиций и сказок, которые иначе были бы утеряны. В целом его книга дает картину жизни, атмосферы и верований старой корнуолльской глубинки, которые едва ли могли бы уцелеть. Немного позднее "Традиции" Боттрелла {[WB_TOWC]} дополнили и подтвердили находки Ханта. На Севере Хендерсон собирал поверья о Данни, о Лохматке, Пиктри Брэге, дантерах, красных шапках, паури и других странных существах Пограничья, о Бездельнике-со-Стены, Килмулисе и многих других. {[WH_FLOTNC]} Трактаты Денхэма рассказали о Дерхаме и Уэстморланде. {[D_T]} Паркинсон {[TP_YLAT]} и Аткинсон {[JCA_FYIAMP]} увековечили традиции Йоркшира, а Роби – Ланкашира {[JR_TOL]}, хотя текст его почти нечитаем. Эдди, другой северянин, был одним из первых собирателей, которые стали воспроизводить истории точно тем языком, каким они были рассказаны {[SOA_HTATR]}.

Когда Фольклорное Общество начало набирать силу, сказки и эльфийские поверья начали собирать во всех уголках страны. "Легенды Каров" миссис Бальфур {[MCB_LOTC], vol. II}, следует отметить особо – они познакомили читателя с целым языческим миром эльфийских поверий и обычаев. Сказки для Фольклорного Общества собирали Лэнг, Клодд, Берн, Хартланд, Ньюэлл, Грегор и многие другие знаменитые фольклористы. Было издано множество замечательных книг, и одной из самых полных был сборник "Популярные сказки Западных Гор Шотландии" Кэмпбелла {[JFC_PTOTWH]}, до сих пор являющий собой образец достоверности изложения. Вирт Сайкс собирал истории и поверья в Уэльсе {[WS_BG]}, а позднее тем же занимался Джон Рис, с большей точностью и большей ученостью {[JR_CF]}. "Шропширский фольклор" Берна и Джексона был тем же для этой части Западного Среднеземья; Джейбз Эллиз включил некоторые эльфийские поверья в свой "Фольклор Ворстершира" {[JA_OTAAFL]}, а в начале нашего века Мэри Лезер выпустила последнюю из своих книг в этой серии в "Херфордском фольклоре", опубликованную в 1913.

С XVIII века и до сих пор "Журнал Джентльмена" опубликовал немалое количество курьезного материала, и в 1885 г. Дж. Л. Гомм издал статьи фольклористического содержания отдельным сборником под названием "Английские традиции". В 1847 г. Томс передал "Атенеуму" серию фольклорных заметок, а позже начал публиковать свои "Заметки и поиски", в которых сперва немало интересовался фольклором, хотя потом углубился в историю. В XIX веке в большинстве графств существовали археологические или краеведческие общества, и периодика некоторых из них содержит статьи, представляющие интерес для фольклориста, хотя чаще они повествуют об обычаях, чем об эльфистике.

Верхняя и Нижняя Шотландия и Абердин были неплохо описаны, а Патрик Кеннеди, Дуглас Хайд, леди Уайльд и многие другие превосходные собиратели с большим почтением занялись материалом, какой только можно было собрать по всей Ирландии. Оркнейский архипелаг, Шетланды и остров Мэн были хорошо обработаны собирателями. Применяемые ими методы, однако, зависели от проживания в данной местности. Несомненно, что тот, кто всегда жил там и знаком с местными жителями с детства, может собрать более подробную и точную информацию, чем приезжий, хотя бы и дотошный. Произведения Александра Кармайкла или Кэмпбелла с Айслея не имели бы того громадного успеха, если бы их авторы сами не были горцами и не говорили свободно по-гэльски. Но это не всегда необходимо. Некоторые собиратели умеют очень быстро устанавливать связи и внушать доверие людям, которые обычно застенчивы и не склонны рассказывать о своих тайных верованиях чужакам. Достаточно отметить замечательные результаты, которых достиг в своих путешествиях по кельтским странам Эванс Вентц. Вирт Сайкс был американцем, но ему удалось собрать некоторое количество замечательного оригинального материала в Уэльсе. Остров Мэн обязан сохранением своих лучших историй Уолдрону. Так что, когда не находится фольклористов из числа местных жителей, стоит попробовать себя странствующим собирателям.

В Англии многие графства до сих пор представлены в наших сборниках сказок и другого фольклорного материала непропорционально. Сравнительно немногим могут похвастаться Уорвикшир, Вилтшир, Глостершир, Оксфордшир, Бедфордшир и Хертфордшир. Песни и танцы, собранные в некоторых из этих графств, показывают, что там можно найти и другой материал, который ждет своего собирателя – если только он придет не слишком поздно.

Несмотря на провалы и неполноту, к концу XIX века в распоряжении любого интересующегося находилось немало информации об эльфийских поверьях. Авторы детских сказок могут винить лишь самих себя за то, что передавали друг другу маленький клубок прелестных фантазий, все более и более заношенных.


Cпасибо сказано
Вернуться к началу
 Профиль  
 Заголовок сообщения: Re: Эльфы в литературе: избранное
СообщениеДобавлено: 24 мар 2013, 21:45 
Vörsluaðili Töfrumorku
 
Аватара пользователя


Зарегистрирован: 23 мар 2013, 21:22
Сообщений: 1154
Откуда: Россия
Медали: 2
Cпасибо сказано: 275
Спасибо получено:
703 раз в 285 сообщениях
Магическое направление:: Руническая магия
Очков репутации: 57

Добавить
Искажения

Обращение с эльфами в литературе находится во власти каприза автора с тех пор, как поэты перестали верить в то, о чем пишут.

До сих пор многие еще верят в привидения; да и те, кто сам не назовет себя верящим, имеют солидный запас анекдотов и любопытных происшествий, случившихся с их знакомыми. Вере в ведовство сопутствовали такие трагические обстоятельства, что и тогда, когда сама вера отоошла, относиться к ней легковесно поначалу было невозможно. Сейчас волна веры поднимается снова: немало людей практикуют ведьминские ритуалы, основанные на писаниях Маргарет Мюррей, призванных заново популяризовать эту тему в глазах общества. Но еще в начале XX в. – на спаде веры в ведьм – были написаны несколько юмористических и фантастических книг о ведовстве, из которых лучшими и наиболее известными стали "Плакучие ивы" Сильвии Таунсенд Уорнер {[STW_LW]} и "Одинокая жизнь" Стеллы Бенсон {[SB_LA]}. С ведьминского шабаша приходят негодяи в "Полночном народе" Мэйсфилда {[JM_TMF]}.

Есть еще, как мы видели, люди, которые искренне верят в эльфов – в сущности, их число, может быть, даже растет – но общее неверие среди поэтов и писателей возникло в очень ранние времена, а антураж эльфийских поверий настолько эффектен, что искушение использовать их как приправу становится почти непреодолимым. Особенно это относится к маленьким эльфам. Страсть к миниатюризации, столь сильная в Англии, делала их все менее и менее внушительными. Когда им приделали крылья бабочек и стрекоз, они пали почти до положения насекомых, а в тяжелые времена начала XX века были приняты все меры к тому, чтобы обезвредить их окончательно.

"Катавампус" судьи Парри – автор наверняка рассказывал его своим детям прежде, чем записать – один из самых первых примеров этого рода литературы. Во всей истории содержится немалая толика лукавства, а эльфы, случайно появляющиеся в ней, вероятно, более прямодушны, чем большая часть книги.

Но самым восхитительным и очаровательным из всего было то, что то и дело там и сям среди чаек попадались тоненькие светлые странствующие эльфы, танцующие на гребнях волн. Золотые и разноцветные звездами, которыми пестрели их легкие прозрачные крылышки, посверкивали на солнце. Патер подумал, что это прекраснейшие создания из всех, которых он видел. Иные из них брались за руки и танцевали хороводом на гребне прилива, распевая прелестную песню, а иные тем временем играли прекрасную музыку на раковинах или постукивали двумя маленькими камешками в такт мелодии. {[EAP_KATFBOK], p. 10}.

Не следует винить Парри и его время за прозрачные крылышки, продержавшиеся в изобразительной и литературной традиции больше двух столетий. Золотые блестки – это минус, но в других частях книги попадаются вещи и более причудливые, чем это описание.

Детские ежегодники и журналы демонстрируют эти причуды в их худшем виде, а среди изданных книг, пользовавшихся когда-либо какой-либо популярностью, самые слабые и бесплотные из всех эльфов, с которыми нам когда-либо выпадало несчастье встретиться, вероятно, эльфы Розы Фильман. Но абсолютное дно, вероятно, достигнуто в стихотворении "Серенький кролик", которое оскорбляет умы детей и юношества примерно с 1910 г.:
'Oh dear, oh dear,' – said a tiny mole,
'A fairy's fallen into a hole.
It's full of water and slimy things,
And she can't get out 'cos she's hurt her wings.' "Ой-ой-ой, ой-ой-ой!" – заплакал кротенок, –
"Фея упала в норку!
Там полно воды и склизкой тины,
И ей не выбраться оттуда, она повредила крылышки!"

Сказка "Нодди" Энид Блайтон почти столь же плоха. Этот стиль забавно пародирует Анжела Тиркелл в "Дикой землянике":

— Смотри, Эмми, на этой картинке Хобо-Гобо хочет украсть золотую куколку у бедной маленькой феи Звонкий Колокольчик. Какой гадкий Хобо-Гобо! {[AT_WS], p. 49}

Забавно, но, право же, не стоило раскапывать завалы подобной литературы, чтобы охотиться на столь мелкую дичь.

Немало способных и одаренных авторов время от времени опускались до капризов, недостойных их таланта. Джеймс Барри вспомнится большинству читателей в первую очередь. Детство его прошло в Энгусе, который не славится таким богатым традиционным наследием, как Абердин или Пограничье, но Барри знал достаточно об эльфийских поверьях, чтобы уберечься от причуд, которыми он часто грешит.

— Я думал, все эльфы это мертвецы, – сказала миссис Дарлинг.

— Молодые тоже есть всегда, – объяснила Венди, сделавшаяся авторитетом в этом вопросе, – потому что когда младенец первый раз засмеется, рождается маленький эльф, и пока на свете есть младенцы, на свете будут появляться эльфы. Они живут в гнездах на верхушках деревьев; сиреневые – это мальчики, белые – это девочки, а голубые – просто маленькие дурачки, которые сами не знают толком, кто они. {[JMB_PAW], p. 252}.

Все это выглядит весьма жалко; но в "Мэри Роуз" Барри работал над настоящей народной легендой и с большой аккуратностью отнесся к теме, которую он уже использовал в "Питере Пене" – теме девочки, которая связала себя с Волшебной страной и остановилась в своем росте, девочки, которая никогда не станет женщиной. По его обращению в прозе со схожей темой в "Сентиментальном Томми" видно, что Волшебная страна для него – символ творческого воображения и опасностей ухода от реальности. Эльфийские главы в "Белой Птичке" – лучшая часть этой книги. В них тоже есть немало извращений и изобретений, но все же в целом там выписана убедительная картина эльфийского характера. Лоб из "Дорогого Брутуса" – вероятно лучше всех задуманный и выношенный представитель волшебного народа у Барри. Он обладает огромным возрастом эльфийских подменышей, видевших желудь прежде дуба. В своей старости, не знающей зрелости, он убедительнее, чем Питер Пэн. Ему присущи эльфийская проказливость и эльфийское прозрения. Появляющийся и исчезающий лес тоже вполне верен народной традиции, как и исполнение желания, и то, как судьба подчиняется характеру. Как и в других произведениях Барри, в этой пьесе есть скрытый изъян. Барри – прекрасный мастер, но в чем-то он похож на своего собственного Питера Пэна: он не смог ни справиться, ни смириться со взрослой жизнью.

Практически ту же струю – с горьковатым привкусом сентиментальности, который мы встречали у Ганса Андерсена и Оскара Уайльда – можно найти в произведениях Лоренса Хаусмэна, как бы хороши они ни были. Здесь мы имеем в виду его волшебные истории. Многие из них являются вариациями тем волшебных сказок, часто с семейной феей во французском стиле. Иногда, однако, встречаются и настоящие феи, хотя зачастую они принадлежат к литературной традиции. В "Луне и клевере" {[LH_MAC] (в т. ч. истории, написанные между 1894 и 1904 гг.), pp. 153-63} есть маленькая фея, ростом со стрекозу, с волшебной палочкой. В этой, как и во многих других историях и современных сказках про эльфов, лейтмотивом является бегство из невыносимо жестокого мира. Девизом ко многим из них могли бы стать строки Йейтса:
Come away, O, human child!
To the woods and waters wild,
With a fairy hand in hand,
For the world's more full of weeping than you can understand. О дитя, иди скорей
В край озер и камышей
За прекрасной феей вслед –
Ибо в мире столько горя, что другой дороги нет.

{[WBY_IFAFT], p. 59, цит. в пер. Г. Кружкова}

В "Чашке лунного света" эльфы не сентиментализованы: здесь они не менее опасны и обманчивы, чем в любых народных традициях. В этой истории, как и во многих народных сказках, человек увечный – часто попросту дурак, хотя в данной истории это герой немой и безгрешный – единственный, кто может разрушить заклятие эльфов. Чтобы увидеть эльфов без вреда для себя, нужно сохранять молчание, как велит подлинная народная традиция. «Чашка лунного света и две пригоршни храбрости» звучит несколько фальшиво, но все же не валяется на дороге. Изящный поворот история получает в конце, где немой мальчик спасает своего отца от эльфов.

Отец и сын спустились вместе с горы, и старик насвистывал и напевал, как птица.

— Ну, вот! – сказал он, – Ты парень сильный, рослый; ты станешь работать и присматривать за мной, а меня ждет спокойная, веселая старость! Да, долго же мне пришлось ждать этого; но рано или поздно приходит праздник и на нашу улицу. {[LH_MAC], ed.cit., p. 46}.

Многие истории Элеанор Фарджен – волшебные сказки, но, по счастью, эльфов в них немного. Ее произведения лишены оттенка сентиментальной горечи, свойственного некоторым сказкам Лоуренса Хаусмэна, но нельзя сказать, что все они всегда свободны от авторской прихоти. Наиболее непосредственно описывает фею сказка о "Старушке, жившей в уксусной бутылке". В ней, однако, грех, приводящий к утрате дара – не гордыня, а капризность. Фея этой сказки – маленькая феечка.

— О бог мой! – вздохнула леди.

– А у вас что неладно, сударыня? – спросил тоненький голосок от окна, и там, на подоконнике, сидела фея, ростом не больше вашего пальца, а на ногах у нее были маленькие туфельки, зеленые, как апрельская трава.

Туфельки феи меняют цвет по временам года, и так же меняются желания леди, пока, наконец, она не загадывает себе черную комнату:

— Все дело в вас самой, леди, – сказала фея, – это вы не знаете, чего хотите!

И она запрыгала на кровати, стала кататься на спине и брыкаться маленькими ножками. И стена обвалилась, обвалился потолок, пол, и леди осталась стоять в черной звездной ночи, и никакой комнаты вокруг нее не было. {[EF_TLB], 'The Lady's Room', pp. 138-41}.

Невозможно даже перечислить названия всех интеллектуальных волшебных сказок, написанных в столетие между 1865 и 1965 гг. Среди них – и сказки Мэри де Морган. Главная тема большинства их – чары и ухаживания принцев, но попадаются там и эльфы. В "Игрушечной принцессе" {Mary de Morgan (1850-1907), перепеч. в [_TEL]} эльф-ремесленник изготавливает механическую принцессу вместо настоящей, которую похитила добрая фея – чрезвычайно цивилизованная вариация подменыша. Почти то же – заводной ребенок, которого приносит эльф в одной из "Сказок Краба" судьи Парри, написанной примерно в то же время {[EAP_KATFBOK], pp. 155-74}. Между двумя Мировыми войнами миссис Болдуин выпускает сборник сказок "Сума коробейника" {[AB_TPP]}, некоторые из которых – повести, а некоторые – вариации на темы народных сказок. "Дитя Великана", возможно, навеял "Том Хикатрифт"; "Пастух Губерт" соединяет в себе тип "Румпельштильцкин" с мотивом дара понимания речи животных. "Конрад из Красного Города" использует большое количество подлинных эльфийских мотивов – опасность подглядывания за эльфами, эльфийские узелки, гибельность эльфийской пищи и похищение смертного в волшебную страну. Единственный неубедительный момент – в разработке эльфийского поезда, который увлекает Конрада за собой. Это нечто вроде карнавального шествия волшебных сказок, напоминающее подобие свадебных торжеств в балете "Спящая Красавица". Но, за исключением этого, история скорее принадлежит к следующей главе, куда можно было бы также поместить и "Пастуха Губерта", если не был бахрома Бала Бабочек, которой он изукрашен.


Cпасибо сказано
Вернуться к началу
 Профиль  
 Заголовок сообщения: Re: Эльфы в литературе: избранное
СообщениеДобавлено: 24 мар 2013, 21:46 
Vörsluaðili Töfrumorku
 
Аватара пользователя


Зарегистрирован: 23 мар 2013, 21:22
Сообщений: 1154
Откуда: Россия
Медали: 2
Cпасибо сказано: 275
Спасибо получено:
703 раз в 285 сообщениях
Магическое направление:: Руническая магия
Очков репутации: 57

Добавить
Достойное внимания

Те, кто знал, что такое традиция, и не переносил на дух воздушных эльфиков, которыми потчевали юные умы, наконец, тоже вышли на свет. Киплинг, писавший еще в 1905 г. – один из самых ярких примеров:

— Кроме того, то, что вы называете ими, это искусственные выдумки, о которых в Народе Холмов никогда и не слыхали – все эти маленькие мухи с крылышками бабочек, в полупрозрачных плащиках, со сверкающими звездами в волосах и с палочками, похожими на трость учителя, которой наказывают плохих мальчиков и награждают хороших! Знаю я их!

— Мы не это имели в виду, – сказал Дэн. – Мы их сами терпеть не можем.

— Именно! – сказал Пак. – Удивительно ли, что Народ Холмов и не старается нарочно отличаться от этой шелестящей расписными крылышками, размахивающей палочками, "здравствуйте, как поживаете", напасти? Бабочки? Я видел, как Сир Гюон с войском вышел на Ги-Бразиль из замка Тинтагель под свирепым зюйд-вестом, и над замком висел туман из мельчайших брызг морской воды, а Кони Холмов храпели от страха. Они тронулись в путь в миг затишья, вскричав, как чайки, и их отнесло на добрых пять миль вглубь большой земли, прежде чем они смогли снова лечь на ветер. Бабочки! Это была Магия – самая черная Магия, какую только смог сотворить Мерлин, и все море горело зелеными огнями и белой пеной, а в ней пели русалки. И Кони Холмов прыгали с волны на волну, сверкая, как молнии! Вот как это было в старину! {[RK_POPH], p. 14}

Пак, которого отстаивает Киплинг на протяжении двух книг, одновременно и земной, и духовный, как фольклорные хобгоблины; он может есть человеческую пищу, но он не старится и умеет появляться и исчезать по своему желанию. Персонаж этот вполне убедителен, хотя его манера выражаться, пожалуй, несколько неестественна; может быть, сохранять сассексский диалект на протяжении всей книги нелегко, но даже намек на него добавил бы правдоподобия. Слово "именно" в процитированном мной только что отрывке звучит несколько фальшиво и дидактично. Но манера эльфов выражаться всегда была необычной. Три истории, касающиеся эльфистики, а не человеческой истории, в этой книге – это "Меч Вёланда", о превращении богов в эльфов, "Холодное Железо" – первая со времен "Сна в летнюю ночь" история, рассматривающая подмену с эльфийской точки зрения, и "Бегство из Димчерча" – пересказ традиционной легенды об уходе эльфов.

Если эльфы Киплинга земные, то эльфы Уолтера де ла Мэра находятся на другом полюсе народной традиции – как и все его творения, очищенные и прошедшие возгонку до такой степени, что кажется, будто глядишь на жизнь в зеркало или в хрустальный шар; но материал, на котором он основывается, несмотря на это – подлинный. Трудно найти лучшее изображение пиксийского типа эльфов, чем в его "Голландском сыре":

А это было племя эльфов, хитрых, маленьких, веселых и проказливых – не из рода эльфов благородных, молчаливых, прекрасных и далеких от человека. Это были эльфы-цыгане, шустрые, легкие на подъем и скорые на всякую проказу, и отчасти из шалости, а отчасти из любви к милой сестре Джона Гризельде, они неустанно старались очаровать ее своей музыкой, плодами и танцами. {[WDLM_B], p. 33}.

Однако еще более удачная, насыщенная силой, придающей значение каждому написанному слову, картина злых и прекрасных эльфов предстает перед нами в "Мисс Джемине":

Посреди отдаленного пения птиц, в луче света, падающего из-за каменной церкви, я увидел ее. Сердце мое почти перестало биться, и я не мог повернуть голову ни на дюйм, и скоро едва не вывихнул глаза, скашивая их все сильнее и сильнее. Если вы можете представить себе фигуру – сейчас я даже не могу сказать, насколько высокой она была – которая, казалось, соткана из радуг, но каждая черточка на ее лице, обрамленном льняными локонами, четкая и резкая, как у высеченного в камне херувима; и если вы можете вообразить голос, который слышится у самого вашего уха, а вы не можете определить, откуда же он исходит – то вот что я видел и слышал под серым навесом в то далекое утро семьдесят пять лет назад. {[WDLM_B], p. 66}.

Здесь нет ни капли авторской прихоти – лишь тщательно выстроенное мазок за мазком переживание, становящееся почти личным.

Во многом схожий эффект чуждости производит странная книга Мориса Хьюлетта {[MH_TLOP]}. Это – книга-розыгрыш; все тщательно выписанные ссылки в ней выдуманы, но прекрасные, беспощадные, нечеловеческие существа, описанные в ней, странным образом выглядят убедительными. Березовая жена и ее дикие сестры; прекрасный маленький эльф, который сидит и от нечего делать душит кролика, точно ребенок, обрываюший лепестки ромашки; маленький раненый эльф, который похищает ребенка своего спасителя – во всех них есть некое странное правдоподобие. Все они детища своего автора, но они заставляют поверить в себя, как истории, рассказанные Вильямом Ньюбургским и Ральфом Коггсхолльским в Средние века.

Потомки этих средневековых эльфов описываются в другой странной книге, "Луна – женского рода" Клеменса Дэйна {[CD_TMIF]}. Действие ее разворачивается в Брайтоне во время Регентства; герой книги – некто мистер Коуп, потомок Зеленой Девочки Ральфа Коггсхолльского. Девушка, влюбленная в главного героя, наделена глазом и сердцем художника, неким вторым зрением. Ее губит другая возлюбленная главного героя, получеловеческое существо, происходящее от морского человека Николаса Пайпа, описанного у Вильяма Ньюбургского. Несмотря на прошедшие века, эльфийская кровь все еще сильна в них, и они не могут сжиться с обычными людьми. Любопытно, что Зеленый Человек – историческое лицо, эксцентричный член семьи Коупов, который всегда носил зеленое из-за какой-то любовной истории в молодости. Его привидение навещало Брэмсхилл, и в детстве его видела маленькая Джоан Коуп {[JPC_BBTMO], pp. 17-18}.

Я уже упоминала две более старые книги, качеством достойные Волшебной страны. Одна из них – "Фантазеры" Джорджа Макдональда, а другая – "Фея Мопса" Джин Ингелоу. "Фантазеры" – одна из первых книг, написанных Джорджем Макдональдом. Это книга для молодежи, полная сочной поэзии, но полная солидной морали, как и все произведения Джорджа Макдональда. За причудливыми табу и кажущимися нелепыми приключениями стоит этическая реальность, и все они созданы из материала Волшебной страны. Трудно забыть сцену, в которой Анадос заглядывает в шкаф, о котором предупреждала его людоедша – прекрасно зная, что само предупреждение уже является искушением, – слышит шаги и видит темную фигуру, приближающуюся к нему издалека; как он смотрит на нее, не в силах закрыть шкаф, пока она не проходит через него и не ложится на пол за его спиной, как злая тень, которая отныне будет преследовать его по Волшебной стране {[GM_P], pp. 68-71}. Эльфы в этой книге могут становиться большими или маленькими, и это верно для некоторых народных эльфов, хотя, конечно, ни в коем случае не для всех.

В "Принцессе и гоблине" гоблины – злые, приземленные существа, не менее материальные, чем люди, гротескные и комические; Бабушка Ирен могуча и добра, как Мудрая Старушка в "Потерявшейся принцессе", но несколько более человечна благодаря своей любви к Ирен. Она – предок, фея-хранительница, существующая при своей семье, как это часто бывает в фольклоре. {[GM_TPATG]}.

"Фея Мопса" не столь аллегорична, как "Фантазеры"; она ближе к настоящей волшебной сказке. Гнездо фей, которое находит Джек – любопытная идея автора; представление же о том, что фея обретает некое подобие души, если ее целует смертный, верно народной традиции, также, как и условная ценность человеческих денег и влияние смертных на жизнь фей. Царство нога-в-ногу-эльфов5 дает представление об этом:

Тогда Джек вошел в тот прекрасный сад и бродил по нему, пока не оказался перед большим шатром. В шатре шел пир. Все нога-в-ногу-эльфы сидели вокруг стола, а во главе его восседала на высоком троне королева. Два незанятых трона стояли по обеим сторонам от нее.

Джек покраснел; но пес снова прошептал ему:

— Хозяин, все, что ты можешь сделать, ты можешь! – и тогда Джек медленно обошел стол и подошел к королеве, которая при его приближении спросила:

— А где наша верная и любезная нам женщина-яблоня?

Королева словно бы не замечала Джека; поэтому он, не переставая краснеть и смущаться, подошел и сел на трон рядом с королевой, а Мопса все это время так и сидела у него на плече. Оглядев пир, Мопса рассмеялась от радости. Королева сказала:

— О, Джек! Как я рада тебя видеть! – и тогда многие нога-в-ногу-эльфы воскликнули:

– Какая чудная малютка! Она может смеяться! Может быть, она может и плакать тоже!..

...Тем временем снаружи послышался шум, и под шатер вперевалку вошла пожилая женщина. На ней были огромные туфли, короткая красная ситцевая накидка, оранжевый платок на плечах и черная шелковая шляпка. Она была точно такого же роста, как и королева – ибо, конечно же, в Волшебной стране никому не позволено быть выше королевы, и все, кто попадает туда, кроме лишь детей, обязаны уменьшиться.

— Как поживаете, дорогая? – спросила королева.

— Превосходно, насколько это возможно, – ответила женщина-яблоня, присаживаясь на пустой трон. – Ну, и где же мой чай? Вечно его приходится ждать!

Двое слуг немедленно принесли чашку чая и поставили ее перед женщиной-яблоней, вместе с блюдцем, на котором лежал хлеб с маслом, и та налила его в блюдце и принялась дуть на него, потому что чай был горячий. Тут ее глаза упали на Джека и маленькую Мопсу. Она поставила блюдце и оглядела их внимательно...

– ...Прелестный ягненочек! – воскликнула женщина-яблоня, – совсем как ребеночек. – И тут она зарыдала, восклицая, – Много, много дней прошло с тех пор, как я видела человеческих ребят. Надо же! Ох, бедная я, бедная!

Тут, к удивлению Джека, все гости, как один, тоже начали всхлипывать и плакать.

— Ох! Надо же! – говорили они друг другу, – мы плачем; мы можем плакать, совсем как люди. Как это чудесно! Какая это роскошь – плакать, не правда ли? {[JI_MTF], pp. 68-70}

Этот отрывок немного напоминает "Эльфийские поселения на Селеновом Болоте" (см. ч. I гл. II), где говорится, что у эльфов нет настоящих чувств, а лишь слабые отголоски того, что они чувствовали при жизни. Точно так же ирландские эльфы нуждаются в силе человека для своих игр и войн, и Кирк пишет, что эльфийский народ не знает подлинного удовольствия, но лишь поддельное веселье, "натянутую ухмылку на лице Морта" {[RK_TSC], p. 75}

Женщина-яблоня – смертная, унесенная в Волшебную страну, и вольна уйти оттуда, если пожелает этого от всего сердца; но она не способна на это. Здесь заключена тонкая психологическая истина: немногие люди способны желать чего-то всем сердцем. В этой книге Судьба – Великая Мать всех эльфов; должно быть, Джин Ингелоу знала, что слово fairy восходит к Fatae.

"Борробиль" Вильяма Крофта Диккинсона {[WCD_B]} – современная книга, предназначенная для самого юного возраста, но демонстрирующая хорошее знание кельтской народной традиции. Она кое-чем обязана "Паку с холма Пука", но освещает более фольклор, чем историю. В Бельтанский вечер двое современных детей проходят между бельтанскими кострами и танцуют вокруг девяти стоячих камней на вершине холма; так они попадают в далекое прошлое – в начало Каменного века, эпоху пиктских землянок и брохов фениев. Добрый волшебник Борробиль, их проводник, охраняет детей на протяжении множества волшебных приключений, в ходе которых они попадают в эльфийский холм. Традиционная опасность эльфийских даров и эльфийской пищи сохранена полностью, сами же эльфы представлены как добрые существа, повинные только в том, что очень любят человеческих детей. Немного теряется опасность и странность, но в целом обращение с эльфами честное и добросовестное.

В "Серых Человечках" B.B. эльфы лишены волшебной силы; это маленькие существа, отличные от животных только долголетием, которое любопытным образом усиливается тем, что краткое время для них предстает долгим, так что они существуют как бы в двух измерениях. B.B. решительно отвергает всяческую эльфообразность. "Это рассказ о последних гномах Британии, самых, что ни на есть, настоящих, а не тех мишурные, что в детских сказочных книжках; они живут охотой и рыбной ловлей, как звери и птицы, что одно только и есть достойно и правильно" {[BB_TLGM], Introduction, p. vi}.

Невидимость гномов состоит в их хоббитском искусном умении прятаться, а мир, в котором они живут – это мир естественных, повседневных событий.

Вы можете удивляться тому, что для большинства своих путешествий они выбирают вечерние сумерки; но гномы, как зайцы и ежи, предпочитают это время суток всем остальным, тем более в незнакомом краю. Одна из причин – в том, что им совсем не хочется, чтобы их видели, а другая – в том, что их глаза, как глаза кошек или сов, видят в это время лучше всего. Может быть, этим объясняется то, что наши праотцы так редко встречались с Малым Народцем, и даже в этих редких случаях принимали их за игру воображения; в сумерки в кустах очень легко вообразить себе, что угодно. {[BB_TLGM], p. 57}.

Приятно видеть эльфов, настолько освободившихся ото всяких следов авторского своеволия, но фантазия тут искоренена столь решительно, что гномы B.B. больше похожи на Заемщиков Мэри Нортон, миннипинов Кэрролла Кендала или лилипутов из "Сна миссис Мэшэм" Т. Х. Уайта, чем на каких бы то ни было эльфов. В сущности, они даже еще более безыскусны.

К. С. Льюис, с уважением относящийся к любой мифологии, населяет свою Нарнию сверхъестественными существами наравне с говорящими животными. Большей частью это классические Вакх, фавны, кентавры и дриады, но встречаются там и великаны, гномы, русалки и ведьмы, а также некоторые существа его собственного изобретения, такие, как походные тигры и землянщики. Книги о Нарнии не менее состоятельны, чем книги Джорджа Макдональда. Их портит лишь несколько неаккуратных мест и случайные отступления, часто очень краткие, в которых автор позволил себе писать ниже своего уровня; но эти книги полны разнообразных достоинств и возвышаются до отрывков огромной поэтической силы. Это богатая пища для юных умов.

Лучшими из всех современных произведений об эльфийском народе являются книги Дж. Р. Р. Толкиена о хоббите. Хоббиты – авторское изобретение, нечто среднее между хобами и людьми; кроме них, там есть волшебники, гномы, эльфы, гоблины, тролли, люди и герои, такие, как Элронд, Друг Эльфов, чей возраст значительно превышает срок жизни обычных людей. Первая книга – "Хоббит" – предназначена для детей, и в основе ее лежит, несомненно, игра воображения. Это восхитительная книга для детей со здоровыми нервами, хотя временами она напоминает ночной кошмар.

Здесь, в глубине и в темноте, у самой воды жил старый Голлум – большая скользкая тварь. Не знаю, откуда он взялся и кто или что он был такое. Голлум – и все. Черный, как сама темнота, с двумя громадными круглыми бесцветными глазами на узкой физиономии. У него была лодчонка, и он тихо скользил в ней по озеру. Это и в самом деле было озеро, широкое, глубокое и ледяное. Он греб своими длинными задними лапами, свесив их за борт, греб беззвучно, без единого всплеска. Не таковский он был, чтобы шуметь. Он высматривал своими круглыми, как плошки, глазами слепых рыб и выхватывал их из воды длинными пальцами с быстротой молнии. Мясо он тоже любил.

...Он влез в лодочку и оттолкнулся от островка, а Бильбо тем временем сидел на берегу, потерявший дорогу и растерявший последние мозги, – словом, совершенно растерянный. И вдруг бесшумно подплывший Голлум прошипел и просвистел совсем близко:

— Блес-с-ск и плес-с-ск, моя прелес-с-сть! Угощ-щщение на с-с-славу! С-с-сладкий кус-с-сочек для нас-с-с!

И он издал страшный глотающий звук: "Голлм!". Недаром имя его было Голлум, хотя сам он звал себя "моя прелес-с-сть". {[JRT_TH], pp. 83-4; пер. неизв.; предп. Т.Рахмановой}.

Состязание в загадках, последовавшее за этим – само по себе маленький эпос.

В трилогии "Властелин Колец" повесть из детской становится взрослой. Тот, кто поддастсся чарам этих книг, попадает в их неотразимую атмосферу, и после первого же прочтения любой, с кем нельзя поговорить о них, перестает быть его другом. Это – пропуск в мир, обладающий свойством объективности. Выпуклые характеры эльфов, гномов и других существ сохраняются в подлинности, не теряя индивидуальности. Эльфическая литература здесь достигла своего наивысшего уровня.

И даже в этих книгах, где эльфы достигают полной силы и действенности, перед ними постоянно маячит умаление и исчезновение. После того, как судьбоносное кольцо уничтожено, часть эльфийской силы ушла вместе с ним, и эльфы начали уплывать за море в Западные Земли, оставляя мир во власти людей.

Почти во всех эльфийских историях нашего века звучит эта нота: эльфы уходят и скрываются. Но, как мы видели, это свойственно не только нашему веку. В самых ранних упоминаниях об эльфах в литературе они уже называются ушедшими или уходящими. Их традиция горит и мигает, как догорающая свечка, и хотя сейчас она, кажется, снова разгорелась ярко, эльфов, как и всегда, можно увидеть только в промежутке между двумя мгновениями ока; их дары, если вы хотите пользоваться ими, следует хранить в тайне; они остаются тем, кем были всегда – Сокрытым Народом.

Библиотека Трансперсонального Института Человека Печкина
Кэтрин М. Бриггс. "Эльфы в традиции и литературе". Пер. С. М. Печкин, 1998-2007


Cпасибо сказано
Вернуться к началу
 Профиль  
Показать сообщения за:  Поле сортировки  
Начать новую тему Ответить на тему  [ Сообщений: 7 ] 

Часовой пояс: UTC + 3 часа [ Летнее время ]



Кто сейчас на конференции

Сейчас этот форум просматривают: нет зарегистрированных пользователей и гости: 1


Вы не можете начинать темы
Вы не можете отвечать на сообщения
Вы не можете редактировать свои сообщения
Вы не можете удалять свои сообщения
Вы не можете добавлять вложения

Перейти:  



Последние темы





Официальные каналы форума:

Наша страница в Vk

Наш канал Яндекс Дзен

Наш телеграм


Банеры

Яндекс.Метрика

Powered by phpBB © 2000, 2002, 2005, 2007 phpBB Group
GuildWarsAlliance Style by Daniel St. Jules of Gamexe.net
Guild Wars™ is a trademark of NCsoft Corporation. All rights reserved.Весь материал защищен авторским правом.© Карма не дремлет.
Вы можете создать форум бесплатно PHPBB3 на Getbb.Ru, Также возможно сделать готовый форум PHPBB2 на Mybb2.ru
Русская поддержка phpBB