Текущее время: 29 мар 2024, 04:43


Начать новую тему Ответить на тему  [ 1 сообщение ] 
Автор Сообщение
 Заголовок сообщения: Скандинавский Вильгельм Телль
СообщениеДобавлено: 02 май 2019, 17:39 
Meistarar rúnar
 
Аватара пользователя


Зарегистрирован: 15 ноя 2017, 15:08
Сообщений: 2046
Медали: 19
Cпасибо сказано: 869
Спасибо получено:
2417 раз в 1451 сообщениях
Магическое направление:: рунология
Очков репутации: 10109

Добавить
Если исландская «Прядь об Эйндриди Широкостопом» и получила какую-то известность за пределами Скандинавии, то отнюдь не вследствие ее литературных достоинств, которые, как мы надеемся, привлекут внимание и русского читателя, но исключительно благодаря одному из ее эпизодов, имеющему близкую и куда более прославленную параллель в драме Шиллера «Вильгельм Телль». Как и в пьесе немецкого романтика, герой этого рассказа — меткий стрелок — подвергается тяжелому испытанию: он должен продемонстрировать свое искусство, сбив стрелой некий предмет, лежащий на голове его малолетнего родича, мальчика, которого он любит как собственного сына. Поскольку видимые аналогии между двумя произведениями на этом заканчиваются — в отличие от «Вильгельма Телля», в истории Эйндриди отсутствует «тираноборческая» тема, и необычный приказ исходит отнюдь не от жестокосердого и несправедливого правителя, желающего во что бы то ни стало наказать и погубить героя, но, напротив, от святого короля-миссионера Олава Трюггвасона (995–1000), первым из норвежских государей начавшего вводить христианство в своей стране и за ее пределами, а здесь столь странным способом добивающегося спасения упрямого безбожника, которого он пытается склонить к принятию правой веры, — этой параллели можно было бы и не придавать особого значения, усмотрев в ней всего лишь разные преломления довольно распространенного «бродячего» фольклорного мотива. Когда бы не одно обстоятельство: есть все основания подозревать, что и положенная в основу драмы Шиллера легенда, и сочиненный не позднее начала XIV в. исландский рассказ1 в конечном счете восходят к одному и тому же древнегерманскому сказанию.

На то, что сложившаяся в середине XV столетия легенда о народном герое Швейцарии в сообщениях зафиксировавших ее баллад, драматических произведений (Tell-Spiel, 1512/13 г.) и хроник (Белой книги, 1470/72 г.), Мельхиора Русса (1490-е гг.), Эттерлина (1507 г.), «Chronicon Helveticum» Эгидиуса Тшуди (1550-е годы), которую использовал Шиллер, и др. весьма близко напоминает эпизод, несколькими столетиями ранее изложенный датским историком 422 Саксоном Грамматиком (начало XIII в.), еще в 1570 г. обратил внимание базельский ученый-гуманист Генрих Панталеон2. В книге Х «Деяний датчан» (Gesta Danorum) Саксон повествует о некоем Токо, приближенном короля Харальда Синезубого (ум. ок. 986 г.), искусном лучнике, имевшем неосторожность похвастаться на пиру, что он сумеет с первого же выстрела попасть в насаженное на палку яблоко. Недоброжелатели поспешили донести его слова королю, который стал принуждать Токо подвергнуть риску жизнь собственного сына, попытавшись пронзить стрелой яблоко, положенное ему на голову, причем угрожал, что в случае промаха тот должен будет поплатиться за похвальбу своей головой. Как ни пытался несчастный отец уклониться от этого жестокого испытания, ему пришлось подчиниться и выполнить требование тирана, одновременно доказав, что его заявление не было пустым бахвальством. Впрочем, вскоре несдержанность Токо вновь навлекла на него беду: на этот раз он осмелился утверждать, что бегает на лыжах не хуже самого короля. Прослышав об этом, последний послал его на верную смерть, повелев сбежать на лыжах с отвесной скалы, возвышающейся над морем. Во время опасного прыжка Токо сломал и потерял лыжи (их обломки позднее убедили конунга в его гибели), но благодаря этому спасся и был подобран мореплавателями. Приняв решение никогда не возвращаться к своему обидчику, он поступил на службу к его мятежному сыну Свено (будущему датскому королю Свейну Вилобородому) и впоследствии отомстил тирану Харальду, смертельно ранив его стрелой, когда тот вечером проезжал через лес после битвы при Йомсборге (Julin)3.

За изъятием отсутствующего в истории Телля эпизода, сообщающего о еще одном испытании, которому был подвергнут персонаж датского рассказа, в этом повествовании так много прямых совпадений со швейцарской легендой (включая и спасение обоих героев в лодке, и их последующую месть в лесу), что ее в течение долгого времени возводили непосредственно к сочинению Саксона Грамматика. Между тем, хотя легенда о Телле явно сложилась не без влияния рассказа, почерпнутого из «Gesta Danorum», едва ли справедливо видеть в ней сугубо «книжное» создание, обязанное своим появлением исключительно этому ученому образцу. Как полагал виднейший германист первой половины прошлого столетия Андреас Хойслер, речь скорее может идти о «народном» заимствовании, ведущую роль при котором должны были сыграть разнообразные устные источники — скандинавские баллады и вольные пересказы историй, излагаемых в том числе в книге Саксона, занесенные в лесные кантоны Швейцарии датчанами или шведами и слившиеся там с местными преданиями. Тем более, что для их усвоения была подготовлена почва: в первые десятилетия XV в. возникла легенда о 423 шведском происхождении народов, населяющих эти края (чему нашлось и «этимологическое» подтверждение: Suicia=Suecia)4. О том же, что такие устные источники не только существовали в действительности, но и имели весьма широкое хождение, свидетельствуют другие сохранившиеся скандинавские версии легенды о метком стрелке, далеко не во всем совпадающие с ее изложением в «Деяниях датчан».

Начать с того, что Toko Jumensis (так этот персонаж назван в книге VIII «Деяний датчан»), т.е. Токи из Йомсборга, известен и из исландской традиции, на которую, по собственному признанию датского историка, он в первую очередь и опирался, работая над своим сочинением (ср. часто цитируемые слова пролога: «…я изучил богатство их [исландцев] исторических сокровищ и составил значительную часть сего труда, переписывая их рассказы…»). Однако в «Саге о йомсвикингах», где фигурирует этот герой и где, так же как и в книге Саксона, рассказывается о его взаимоотношениях с правителями Дании, нет даже упоминания об описанных выше испытаниях, которым его якобы подверг жестокий король. При этом и в саге Токи (именуемый здесь Пальна-Токи) становится убийцей Харальда Синезубого и сражает его золоченой стрелой, только мотивы, подвигшие его на совершение этого деяния отличны от выдвигаемых Саксоном: Пальна-Токи изначально противник короля и приспешник (а также воспитатель) его мятежного внебрачного сына, к тому же имеющий повод и для личной мести — сообщается, что Харальд в свое время убил деда Токи5.

И тем не менее, хотя с именами персонажей изложенной Саксоном истории, Пальна-Токи и Харальда Синезубого, на западе Скандинавии не связывалось решительно никаких легенд, даже отдаленно напоминающих рассказ из «Деяний датчан», можно не сомневаться в том, что, как и множество других северных сказаний, передаваемых этим датским автором, он был почерпнут из исландской традиции. В Исландии, а если судить по позднейшим поэтическим обработкам, то и в Норвегии, и на Фарерских островах бытовала все та же легенда о метком лучнике и искусном лыжнике и его гонителе-государе, подвергнувшем героя жестоким испытаниям и впоследствии поплатившемся за это жизнью, только главными действующими лицами ее были сын норвежского бонда Хеминг Аслакссон и его противник конунг Харальд Суровый, правивший в Норвегии между 1046 и 1066гг.

Поскольку так называемая «Прядь о Хеминге Аслакссоне» (Hemings þáttr Áslákssonar)6 послужила непосредственным литературным образцом для «Пряди об Эйндриди Широкостопом» (обе истории к тому же входят в одно собрание королевских саг, составленное в Исландии во второй половине XIV в. — «Книгу с Плоского Острова»), 424 нам еще не раз предстоит обращаться к ней в дальнейшем, здесь же достаточно будет остановиться на ряде особенностей, которые отличают ее от рассказа Саксона Грамматика.

Первое, что привлекает внимание, — это иная мотивировка конфликта между главными действующими лицами, влекущего за собой все последующие испытания героя. В то время как государев дружинник Токо наказывается за бахвальство, Хеминг — за то, что скрывается от королевской службы: отец воспитывает его втайне ото всех в лесной глуши у финнов и, прежде чем выполнить требование конунга и вызвать его домой, всеми правдами и неправдами пытается убедить Харальда Сурового, что его сын повредился в уме и его давно нет в живых. Эта завязка — по всей видимости, инновация пряди — одновременно отличается и от той, которую мы находим в балладах о Хеминге (или о Гейти Аслакссоне, как тот же герой именуется в фарерской традиции): в них конунг Харальд сам похваляется тем, что ему нет равных в стрельбе из лука и прочих доблестях, однако внезапно узнает о человеке, который якобы может сравниться с ним в подобных умениях, что и побуждает его удостовериться в справедливости дошедших до него слухов7. Вторая особенность «Пряди о Хеминге» состоит в том, что испытания героя в ней (как затем и в истории Эйндриди) приобретают форму состязаний в различных «сноровках» (iprottir), в ходе которых протагонист соревнуется с самим королем. При этом к демонстрации ловкости в стрельбе из лука и беге на лыжах (подобно Харальду Синезубому в датском рассказе, Харальд Суровый отправляет Хеминга на верную гибель, заставляя его спрыгнуть на лыжах с отвесной скалы) в исландском рассказе по законам фольклорного утроения прибавляется еще одно испытание — в плавании, которое впоследствии с незначительными изменениями будет воспроизведено и в «Пряди об Эйндриди». Отмечу и еще одно отличие, свидетельствующее о трансформации в истории Хеминга главных мотивов сказания о метком стрелке: в сцене стрельбы из лука в качестве живой мишени выступает не сын героя, как у Саксона или в прочих версиях легенды, но его младший брат, а положенным на его голову предметом, по которому Хеминг был принужден сделать свой знаменитый выстрел, оказывается уже не яблоко, но сорванный с дерева орех (состязание происходит в лесу). Наконец, как и в датском рассказе, герой пряди несет ответственность за убийство короля-тирана, однако, в отличие от Токо, не сражает его собственноручно, но, повинуясь запрету своего спасителя, св. Олава, не давшего ему сорваться со скалы во время смертельного прыжка и повелевшего никогда не поднимать руку на его брата, Харальда Сурового, ограничивается тем, что помечает норвежского конунга стрелой без наконечника, после чего тот тут же гибнет от боевой стрелы своего противника, английского 425 короля Харальда Годвинссона8. Сам же Хеминг, навсегда перебравшийся в Англию после описанного в первой части пряди столкновения с правителем Норвегии, заканчивает свои дни святым отшельником.

О популярности истории Хеминга Аслакссона в Исландии свидетельствуют четыре десятка уцелевших списков пряди, относящихся к XIV–XVIII вв., а также ее стихотворные переложения — баллады и так называемые римы (XVI и XVIII вв.); о широкой же известности этой истории в Норвегии, откуда, как полагают, и ведет свое происхождение легенда об этом герое9, и на населенных выходцами из Западной Скандинавии островах — лишь отчасти связанная с книжной ее версией устная балладная традиция. В какой форме эта легенда могла быть известна Саксону, чей рассказ, по всей видимости, опирался на более ранние источники, нежели сохранившаяся прядь, — вопрос, которому так или иначе суждено оставаться без ответа. Несомненно лишь одно: воспринятое им у западных соседей и адаптированное к истории датской королевской династии сказание не было только лишь легендой о метком стрелке, но уже успело преобразоваться в легенду об искусном стрелке и лыжнике, на равных правах объединившую в себе два изначально не связанных между собой эпизода.

Между тем средневековая скандинавская словесность сохранила следы и более ранней стадии существования легенды о метком лучнике, которая предшествовала ее слиянию со сказанием об искусном лыжнике, очевидно, сопровождавшемуся замещением первоначального героя легенды Хемингом Аслакссоном10. В основанной на немецких источниках норвежской «Саге о Тидрике Бернском» (конец XII или середина XIII в.) — остготском короле Теодорихе Великом, персонажами которой оказываются едва ли не все прославленные герои древнегерманского эпоса, — присутствует эпизод, по всем признакам добавленный скандинавским компилятором или переводчиком саги11. В нем меткий стрелок Эгиль, брат Велента (др.-сканд. Вёлунд, др.-англ. Веланд), по приказанию короля Нидунга (др.-сканд. Нидуд, др.-англ. Нидхад), вознамерившегося проверить, настолько ли велико его искусство, как о том гласит молва, успешно сбивает стрелой яблоко с головы собственного малолетнего сына.

В отличие от его брата, мифического кузнеца, сказание о котором, подробно изложенное в соответствующей части этой легендарной саги, кроме того, было донесено до нас древнескандинавской эддической «Песнью о Вёлунде»12, а также сохранилось в виде отдельных намеков на соответствующее предание в западногерманской эпической традиции (англосаксонские поэмы «Деор» и «Вальдере»), об Эгиле имеются лишь разрозненные и весьма скудные сведения. Во вступлении к «Песни о Вёлунде» он упоминается наряду со своими 426 братьями, сыновьями конунга финнов Слягфидом и Велундом; рассказывается, что все трое живут в уединенном месте в Волчьей Долине, ходят на лыжах и охотятся13, затем женятся на случайно повстречавшихся им валькириях, причем Эгиль берет в жены Эльрун (этого эпизода нет в «Саге о Тидрике», однако в одной из ее рукописей 427 сказано, что люди именуют Эгиля Olrunar-Egil), когда же их избранницы по прошествии семи зим исчезают, Эгиль и Слягфид отправляются на поиски своих жен и более не упоминаются в песни, в дальнейшем целиком посвященной оставшемуся ждать свою жену дома Вёлунду. О том, что Эгиль — стрелок, которому нет равных, прямо говорится только в «Саге о Тидрике», где он введен в действие в первую очередь с тем, чтобы выполнить приказ короля и якобы подстрелить своего взмывшего ввысь брата-кузнеца (в эддической песни конунг Нидуд лишь сетует, что он не в силах остановить Вёлунда: «Кто же стрелой / пронзить тебя сможет, / когда ты паришь / высоко в небе!»14 ), однако косвенные подтверждения тому, что Эгиль был знаменит именно как искусный лучник, имеются в стихах исландских скальдов X в., которые используют его имя в кеннингах — поэтических иносказательных обозначениях — стрел (ср. «звенящий град оружия Эгиля»).

Еще более ранние свидетельства того, что не только с именем кузнеца Вёлунда, но также и его брата Эгиля были связаны предания, в которых этот последний выступал как меткий лучник, обнаружены в Англии. На руническом ларце Фрэнкса (Нортумбрия, конец VII в.), получившем широкую известность прежде всего благодаря вырезанной на нем сцене мести Вёлунда Нидуду, рядом с этим изображением помещена фигура воина, убивающего птиц (рис. 1): согласно «Саге о Тидреке», именно Эгиль помог своему брату добыть птичье оперенье, из которого искусный мастер изготовил себе крылья. Другая сцена (рис. 2) — над ней рунами нанесено имя ее героя, AEGILI (др.-исл. Egill) — изображает лучника, из окна осажденного дома осыпающего градом стрел своих врагов; поодаль от стрелка у дверей можно видеть вооруженную женщину (Эльрун?). По мнению шведского исследователя Вадстейна15, впоследствии поддержанного Хойслером, обратившим внимание и на другие совпадающие детали16, вырезанная на руническом ларце сцена героической обороны дома, находит весьма точную параллель в английской балладе об Уильямс Клаудесли («Adam Bell, Clim of the Clough and William of Cloudesly», самая ранняя запись относится к 1536 г.), объявленном вне закона вольном стрелке, предтече знаменитого Робина Гуда. Но если запечатленная на ларце сцена из утраченного сказания об Эгиле и в самом деле, как предполагал Хойслер, могла послужить прообразом для соответствующего эпизода этой английской баллады, то в традиции, связанной с именем брата легендарного кузнеца, естественно было бы усматривать и источник другого эпизода все той же баллады, а именно: уже хорошо знакомой нам ситуации, когда герой (в данном случае Уильям) во время столкновения с королем, дабы избежать расправы, пронзает стрелой яблоко, положенное им на голову собственного сына. По всей видимости, исключающее 428 случайное совпадение соединение в балладе об Уильямс Клаудесли рассказов о двух подвигах, в разных традициях приписываемых лучнику Эгилю, позволило Хойслеру выдвинуть весьма правдоподобную гипотезу о том, что именно этот герой скорее всего и был первоначальным главным действующим лицом древнегерманского сказания о метком стрелке. Темой этого лишь частично уцелевшего в серии последующих трансформаций, многократно переменивших и место действия, и состав его персонажей, сказания был конфликт между государем и дружинником, а одним из его центральных мотивов — неизменно повторяющийся во всех ныне известных вариантах легенды опасный выстрел по живой мишени17.

Из всех упомянутых здесь изводов легенды о метком лучнике, отношения между которыми, несмотря на все усилия исследователей XIX и первой половины XX в., придававших этой проблеме первостепенное значение, едва ли когда-нибудь удастся прояснить до конца, лишь «Прядь об Эйндриди Широкостопом» — произведение, раскрывающее свое происхождение. Нет ни малейших сомнений в том, что рассказ этот не просто имел своим непосредственным образцом «Прядь о Хеминге Аслакссоне», но стал результатом ее намеренного и последовательного преобразования в историю о крещении, иными словами, явился своего рода «литературным экспериментом» (заметим, что эта характеристика рассказа об Эйндриди как сугубо книжного творения исходит от одного из самых убежденных сторонников «теории свободной прозы», норвежского ученого Кнута Листеля, склонного видеть в сагах и примыкающих к ним коротких повествованиях — прядях — чуть ли не дословную запись устной традиции).

Эпизоды, посвященные успешной миссионерской деятельности обоих Олавов — Олава Трюггвасона и Олава Харальдссона (1016–1030), норвежских конунгов-христианизаторов, — важная составляющая их биографий, в которые, кроме того, вплетались и самостоятельные истории, получившие название «прядей о крещении». Обыкновенно темой таких рассказов становилось обращение некоего «трудного» язычника, который в отличие от других жителей той или иной местности наотрез отказывался по собственной воле явиться к государю для крещения и затем при встрече с конунгом или его посланцами, несмотря на все их увещевания и угрозы, продолжал упорно противиться переходу в «новый обычай», однако в конце концов все же убеждался в преимуществе истинной веры и добровольно принимал христианство. Описание способов достижения этого конечного результата, естественно, и образовывало ядро каждой такой истории. Состояли же они прежде всего в выяснении того, чей бог обладает большим могуществом, и нередко сводились к 429 состязанию в силе и демонстрации физического превосходства приверженцев Белого Христа (Hvita-Kristr), неизменно выходивших победителями в единоборстве с ничуть не уступавшими им в личной мощи или ловкости противниками-язычниками, над которыми они одерживали верх исключительно благодаря поддержке свыше. Так, в «Пряди о Торвальде Тасальди» посланец Олава Трюггвасона, отправленный им к богатому бонду Барду Могучему, подобно нашему герою, ни за что не желавшему подчиниться королю и принять крещение, добивается успешного выполнения возложенного на него поручения лишь после того, как признается своему противнику, что одолел его в борьбе с помощью спрятанного у него на груди платка с именами христианского Бога, полученного им от государя; удостоверившись таким образом в могуществе того, в кого его склоняли поверить, Бард изменяет свое решение. В другом рассказе об Олаве Трюггвасоне, «Пряди о Рёгнвальде и Рауде», вопрос о том, чей бог сильнее, решается без посредников: дабы заставить закоренелого язычника отказаться от поклонения идолам и принять крещение, конунг соглашается вступить в рукопашную с самим богом Тором, которому тот приносит жертвы, побеждает его и загоняет в огонь.

Среди обращаемых описанными способами персонажей «прядей о крещении» выделяются как рьяные язычники, обычно изображаемые усердными «жертвователями» (blótmaðr mikill), так и стихийные атеисты, по здравому размышлению отвергшие веру в «вырезанных богов» (skurð goð). Подчас оба типа героев присутствуют в одной истории. «Прядь о Свейне и Финне», например, повествует о двух братьях, один из которых, Свейн, — ярый идолопоклонник, и после крещения продолжающий втайне почитать Тора, тогда как второй, Финн, напротив, — с юных лет убежденный безбожник, и на деле, и на словах выказывающий свое пренебрежение богам. В отцовском капище он частенько сбрасывал их с пьедесталов, заявляя, что не верит во всесилие идолов («как они могут помогать другим, когда им и себя-то не под силу очистить от грязи»?). Впоследствии Финн по собственному почину отправляется на поиски высочайшего правителя, которому он намерен служить, и становится ревностным христианином. Впрочем, Финн скорее исключение: обычно же безрелигиозный герой вовсе не торопится расстаться со своей независимостью и не желает подчиняться ни Господу, ни государю. Осознание бессилия и ненадежности идолов, которым доверяли его отцы и деды, вынуждает его впредь во всем полагаться только на самого себя и верить лишь в собственную «силу и мощь» (á mátt sinn og megin).

Персонажей, исповедующих эту «заместительную религию», особенно много в рассказах о крещении, где все они рано или поздно становятся добрыми христианами, однако их немало и в историях, 430 действие которых относится к куда более отдаленным временам, предшествующим «смене обычаев». В саге о легендарном датском конунге Хрольве Жердинке, одном из самых знаменитых героев скандинавской древности, утверждается, например, что ни сам он, ни его воины никогда не приносили жертв богам, но «верили в свою силу и мощь» (trúðu á mátt sinn ok megin), потому что в те времена в Северных странах еще не исповедовали христианство и «они не ведали своего создателя». Высказывалась точка зрения, что весьма распространенная в сагах тема безбожия вполне может отражать реальные религиозные представления эпохи викингов, когда вследствие далеких походов в чужие земли и переселений обрывались старые социальные связи и традиции культа (ср, как будто бы подтверждающее это мнение замечание одного из таких широко странствовавших «безбожников», персонажа уже упомянутого рассказа, Барда Могучего, который сообщает посланцу короля-миссионера, что он объездил весь свет, повидал и великанов, и «черных людей» и не верит «ни в идолов, ни в демонов», но только «в свою силу и мощь»)18. Не остается, однако, ни малейших сомнений в ученом происхождении этой темы, в частности, в отражении в ней топоса naturalis gentium religio19, посредством которого рассказчики записанных в XIII–XIV вв. саг, с христианских позиций и нередко уже с нескрываемой враждебностью оценивающие веру в богов-асов, пытаются «задним числом» идеализировать героев прошлых времен, выводя их из числа язычников.

Хотя история о Хеминге Аслакссоне и не принадлежала к повествованиям о торжестве королей-миссионеров и насаждаемой ими новой веры, ее живущий вдали от людей и не желающий служить конунгу самостоятельный герой, а также изображенные в ней беспрецедентные состязания в различных «умениях» как нельзя лучше вписывались в контекст «прядей о крещении». Чтобы адаптировать их к этой жанровой разновидности прядей, требовалось немногое. Прежде всего — превратить главного персонажа в противящегося наступлению «нового обычая» благородного безбожника и заменить злоупотребляющего своей властью жестокого правителя на божьего избранника, который, преследуя свои богоугодные цели, предпочитает вообще не употреблять власть, — как креститель Исландии и ее неканонизированный святой Олав Трюггвасон немало идеализируется во всех подобных историях. Наконец, изменить исход состязаний между главными персонажами: тогда как в единоборствах Хеминга с Харальдом Суровым победа всегда оставалась за героем, который раз за разом одерживал верх над государем, традиционный сценарий рассказа о состязаниях короля-христианина (или замещавшего его посланца) с обращаемым им язычником предполагал переход от первоначальной ничьей к конечному поражению 431 последнего. Именно этой задачей и было продиктовано большинство инноваций в истории о метком стрелке, которые мы обнаруживаем в «Пряди об Эйндриди». Несомненно, ею же было обусловлено и наиболее заметное сюжетное изменение, внесенное создателем этого рассказа: замена последнего испытания героя-лыжника — подстроенного жестоким правителем прыжка со скалы, в ходе которого он был чудесным образом избавлен от неминуемой гибели явившимся ему св. Олавом, — отсутствовавшим в истории о Хеминге итоговым состязанием героев в игре кинжалами. Однако, при всем несходстве финальной сцены «Пряди об Эйндриди» с соответствующим эпизодом «Пряди о Хеминге», в них тем не менее есть и кое-что общее, позволяющее предполагать, что изъятый эпизод исходного рассказа мог оставить известный след в заключительной сцене преобразованной из него «пряди о крещении»: в ней также повествуется о чуде, явленном королем-миссионером и повлекшем за собой спасение главного героя. Вид идущего «аки по суху» вокруг плывущего корабля Олава Трюггвасона (очевидный евангельский прообраз этого эпизода не требует пояснений) заставляет Эйндриди признать всемогущество того Бога, в которого верит конунг и пожелать, наконец, также сделаться христианином.

Так история о метком лучнике и искусном лыжнике и его непримиримой вражде со всесильным правителем превратилась в христианский рассказ об обращении безбожника, в результате всех испытаний обретающего не только «своего создателя», но и доброго патрона-государя. Однако и при всех преобразованиях главный интерес для средневекового читателя этой истории, судя по всему, по-прежнему представляли удивительные состязания ее героев: не случайно в контексте королевского жизнеописания ей была уготована роль отнюдь не примера успешной миссионерской деятельности Олава Трюггвасона, но иллюстрации сообщения о том, каким искусным человеком был этот норвежский король.

Примечания
1 Подобные рассказы еще в средние века получили наименование «прядей», поскольку обычно это были вставные новеллы, впрядавшиеся в саги о правителях Норвегии.

2 Salis J.R. von. Ursprung, Gestalt und Wirkung des schweizerischen Mythos von Teil // Teil: Werden und Wandern eines Mythos / Hrsg. L. Stunzi. Bern; Stuttgart, 1973. S. 23 f. Труд Саксона впервые был издан в 1514 г. в Париже, чем и объясняется его довольно ранняя известность. Германисты же обратились к интересующей нас легенде уже в первой половине XIX в. См.: Grimm J. Teutonic Mythology. N. Y., 1966 (1835). Vol. LP. 13 ff.; Schiern F. Et nordisk Sagns Vandringer, fornemmelig med Hensyn til Sagnet om Wilhelm Teil // Historisk Tidsskrift. 1840. Bd. I. S. 45–111; Klockhoff O. De nordiska framstallningarna af Tellsagan // Arkiv for nordisk filologi. 1895. Bd. 12. S. 171–200. О «неисторическом характере» событий, связываемых с именем Телля, со всей определенностью 432 высказался уже Якоб Гримм, увидевший прообраз швейцарского героя в фигуре верхнерейнского вольного стрелка Пункера (Punchero von Rohrbach), о котором ходила аналогичная легенда, сообщаемая в «Молоте ведьм» (Malleus maleficarum. 1487. Pars 2. Cap. 16).

3 Saxo Grammaticus. Danorum Regum Heroumque Historia / Ed. Eric Christiansen. Oxford, 1980. Vol. I: Books X, XI, XII and XIII. P. 10–12. Йомсборг — не найденная (вероятно, легендарная) викингская крепость, расположенная где-то на побережье Балтийского моря в устье Одера, согласно исландским королевским сагам, в 40-е годы XI в. она была уничтожена норвежским конунгом Магнусом Добрым.

4 Heusler A. Der Meisterschutze (1905) // Idem. Kleine Schriften. В., 1969. Bd. II. S. 594; Salis J.R. von. Op. cit. S. 22.

5 Подробнее о различиях в представлении этой истории и ее героев в саге и в сочинении Саксона Грамматика см.: Muller G. Harald Gormssons Konigsschicksal in heidnischer und christlicher Deutung // Fruhmittelalterliche Studien. 1973. Bd. 7. S. 134–139.

6 Hemings þáttr Áslákssonar / Ed. G. Fellows Jensen. Copenhagen, 1962.

7 Hemings þáttr Áslákssonar. S. CXV.

8 Харальд Суровый пал в битве при Стэмфорд Бридж в сентябре 1066 г. во время неудавшегося похода в Англию.

9 Liestol К. Hemings-tatten // Maal og Minne. 1933. H. 3. S. 99–110.

10 О том, что в Норвегии Хеминг был знаменит прежде всего как искусный лыжник, свидетельствует фольклорная традиция, рассказывающая и о других его подвигах; согласно преданию, его лыжи даже долгое время сохраняли в одной из церквей. См.: Hemings þáttr Áslákssonar. S. CXVIII.

11 О возможности немецкого происхождения не только легендарного материала, но и саги как таковой см.: Andersson Th.M. An interpretation of pioreks saga // Structure and Meaning in Old Norse Literature. New Approaches to Textual Analysis and Literary Criticism / Ed. J. Lindow et al. Odense, 1986. P. 359 ff.

12 В этой песни рассказывается о том, как Вёлунд, захваченный в плен и заточенный в кузнице конунгом Нидудом, по чьему распоряжению ему были перерезаны коленные сухожилия, жестоко отомстил своему врагу: обезглавил его юных сыновей и изготовил из их черепов драгоценные чаши, которые отослал в дар их отцу, после чего обесчестил его дочь и, поднявшись на крыльях в воздух, скрылся.

13 В этом можно усмотреть основание для последующей контаминации легенды об Эгиле с легендой о Хеминге-лыжнике, о котором также сообщается, что он был выращен финской супружеской парой вдали от людей в лесной глуши и, подобно Эгилю и его братьям, проводил целые дни на охоте. См.: Liestol К. Op. cit. S. 107.

14 Старшая Эдда / Пер. А. И. Корсуна. М.; Л., 1963. С. 72. Строфа 37.

15 Wadstein E. The Clermont Runic Casket. Uppsala, 1900.

16 Heusler A. Op. cit. S. 590 f. Кроме того, отмечалось сходство этой сцены с эпизодом гибели Гуннара в «Саге о Ньяле». Из более поздних исследований изображений на ларце Фрэнкса см., напр.: Wolf A. Franks Casket in literarhistorischer Sicht // Fruhmittelalterliche Studien. 1969. Bd. 3. S. 227–243; Hauck K. Auzon, das Bilder- und Runenkastchen // Reallexikon der Germanischen Altertumskunde. B.; N.Y., 1973. Bd. 1. L. 5. S. 514–522.

17 Heusler A. Op. cit. S. 596 f.; см. также: Naumann H.-P. Zur Frage nach dem Archetypus vom Meisterschutzen // Schweizerisches Archiv fur Volkskunde. 1975. Bd. 71. S. 108–128. 433

18 См., напр.: Turville-Petre G. Myth and Religion of the North. L., 1964. P. 263–268.

19 Lonnroth L. The Noble Heathen: A Theme in the Sagas // Scandinavian Studies. 1969. Vol. 41. N 1. P. 1–29; Weher G.W. Irreligiositat und Heldenzeitalter. Zum Mythencharakter der altislandischen Literatur // Specvlvm norroenvm. Norse Studies in Memory of Gabriel Turville-Petre / Ed. U. Dronke et al. Odense, 1981.



(Вступительная статья, перевод и публикация Е. А. Гуревич
Источник: Одиссей. Человек в истории. — М., 2004.)


Cпасибо сказано
Вернуться к началу
 Профиль  
За это сообщение пользователю Christy "Спасибо" сказали:
Кроличья лапка
Показать сообщения за:  Поле сортировки  
Начать новую тему Ответить на тему  [ 1 сообщение ] 

Часовой пояс: UTC + 3 часа [ Летнее время ]



Кто сейчас на конференции

Сейчас этот форум просматривают: нет зарегистрированных пользователей и гости: 2


Вы не можете начинать темы
Вы не можете отвечать на сообщения
Вы не можете редактировать свои сообщения
Вы не можете удалять свои сообщения
Вы не можете добавлять вложения

Перейти:  



Последние темы





Официальные каналы форума:

Наша страница в Vk

Наш канал Яндекс Дзен

Наш телеграм


Банеры

Яндекс.Метрика

Powered by phpBB © 2000, 2002, 2005, 2007 phpBB Group
GuildWarsAlliance Style by Daniel St. Jules of Gamexe.net
Guild Wars™ is a trademark of NCsoft Corporation. All rights reserved.Весь материал защищен авторским правом.© Карма не дремлет.
Вы можете создать форум бесплатно PHPBB3 на Getbb.Ru, Также возможно сделать готовый форум PHPBB2 на Mybb2.ru
Русская поддержка phpBB