Текущее время: 28 мар 2024, 17:03


Начать новую тему Ответить на тему  [ 1 сообщение ] 
Автор Сообщение
 Заголовок сообщения: Гуревич.Исландец и король.Заметки к переводу Пряди о Cтуве
СообщениеДобавлено: 05 апр 2013, 21:19 
 
Аватара пользователя


Зарегистрирован: 03 апр 2013, 21:30
Сообщений: 201
Откуда: Москва
Медали: 2
Cпасибо сказано: 850
Спасибо получено:
225 раз в 109 сообщениях
Магическое направление:: руническое
Очков репутации: 68

Добавить
Е. А. Гуревич
(Москва)
Исландец и король.
Заметки к переводу «Пряди о Стуве»

Исландец и король.
Заметки к переводу «Пряди о Стуве»

«Пряди» (þáttr, мн. число þættir) — короткие рассказы об исландцах — по-видимому, получили это свое название оттого, что, как правило, они представляют собой вставные новеллы, вплетенные в саги о норвежских королях. Исландское слово þáttr, однако, имеет также значение «раздел», «глава», иначе говоря, может служить наименованием части более обширного целого. И действительно: степень обособленности прядей внутри сагового текста весьма различна, так что порой нам нелегко провести четкую границу между эпизодом саги и лишь формально включенным в ее повествование самостоятельным рассказом. Это бывает непросто сделать хотя бы уже потому, что один из главных героев пряди — обычно тот самый правитель, которому посвящена сага. Между тем, самостоятельность пряди как вставной новеллы в некоторых случаях дополнительно удостоверяется параллельным существованием в рукописной традиции другого варианта той же истории, записанного вне и независимо от королевской саги. Именно так обстоит дело и с приведенным здесь рассказом.

«Прядь о Стуве» сохранилась в двух версиях: как отдельный рассказ в нескольких списках XV в. и как одна из многочисленных вставных новелл, «впряденных» в «Сагу о Харальде Суровом Правителе», в свою очередь входящую в одно из самых значительных собраний саг о норвежских конунгах — так называемую «Гнилую Кожу» (Morkinskinna), кодекс, созданный в последней четверти XIII в.

Первая версия пряди — именно она представляется на суд читателю — считается наиболее ранней (предполагают, что рассказ может быть датирован началом XIII столетия, описанный же в нем эпизод относится к 40-м — 60-м гг. XI в.) и обладает большими художественными достоинствами, нежели тот ее вариант, который был включен в королевскую сагу. Эта отдельная прядь более пространна и содержит ряд нарративных деталей, отсутствующих в краткой версии. Так, при создании последней было выпущено несколько сцен, а кое-где сокращены диалоги главных действующих лиц. Ниже мы еще вернемся к обсуждению того, какие цели могла преследовать подобная переработка новеллы, здесь же необходимо отметить, что в целом она весьма незначительно затронула собственно содержание пряди. Версии рассказа различаются, в первую очередь, тем, как в них при введении его в повествование характеризуется главный герой: в новелле, приведенной в «Гнилой Коже», сказано, что Стув был слеп (в дальнейшем изложении истории о слепоте героя, однако, более не упоминается), в другой версии пряди, напротив, нет никаких указаний на этот счет. Еще одно отличие касается сочиненной Стувом хвалебной песни в честь Харальда. Тогда как, согласно отдельной пряди, так называемая Stúfsdrápa («Драпа Стува») — та самая песнь, которая была сложена исландцем вскоре после его первой встречи с будущим патроном и исполнена им сразу же по его прибытии ко двору, по сообщению краткой версии, это название было присвоено другому произведению скальда, а именно поминальной песни, которую Стув сочинил уже после гибели конунга в 1066 г. Фрагмент этой последней поэмы сохранился, что же касается хвалебных стихов, преподнесенных Стувом здравствующему государю, то о них в краткой версии пряди не говорится ни слова.

«Прядь о Стуве» принадлежит к числу рассказов, обычно по-исландски именуемых útanferðar þættir — «пряди о поездках из страны». Действие этих новелл разворачивается за пределами Исландии. В отличие от заглавных героев «семейных саг», как правило, родовитых и знаменитых исландцев, герой таких историй — в большинстве случаев человек незначительный, зачастую, по-видимому, это вымышленный персонаж. Покинув по тем иди иным причинам родные края, он отправляется в Норвегию, где, нередко рискуя головой и неизменно демонстрируя мужество и находчивость, в конце концов завоевывает расположение конунга и делается его дружинником, а затем, уже существенно повысив свой социальный вес, возвращается и становится большим человеком у себя дома, в Исландии.

При том, что история о Стуве в целом развивается по тому же сценарию, что и другие «пряди о поездках из страны», и некоторых важных моментах она немало от них отличается. Главное отличие состоит в почти полном отсутствии действия: приехав в Норвегию по делам наследства, исландец останавливается на ночлег в усадьбе одного бонда, куда неожиданно приезжает сам конунг; используя представившийся ему шанс, герой старается привлечь к себе внимание короля и завоевать его расположение. Это ему вполне удается и уже при следующей их встрече, выслушав сложенную в его честь хвалебную песнь, конунг делает Стува своим дружинником. То, что другие исландцы — герои прядей добывают, преодолевая опасности и проявляя отвагу и стойкость в противостоянии с могущественными противниками, Стув заслуживает исключительно в силу своего интеллекта: умением достойно ответить конунгу, знанием скальдической традиции и искусством декламации, а также собственным поэтическим мастерством. На месте напряженного, подчас драматичного действия, характерного для большинства рассказов этого типа, в «Пряди о Стуве» мы находим последовательность сцен, ядро которых образуют исключительно диалоги главных персонажей — исландца и короля.

Другое, что выделяет рассказ о Стуве среди прочих «прядей о поездках из страны» — это фигура ее героя. Из генеалогических сведений, которые сообщаются при введении его в повествование, следует, что Стув принадлежит к одному из первых семейств Исландии: его бабкой с отцовской стороны была Гудрун дочь Освивра, героиня «Саги о людях из Лососьей Долины», дед же — Торд сын Ингунн (получивший свое прозвище по имени матери) был сыном прославленного скальда X в. Глума сына Гейри (в краткой версии пряди имя Глума упоминается уже во вводной характеристике Стува). Перед нами, таким образом, отнюдь не безвестный герой, человек без роду, без племени. Существенно, однако, что при знакомстве с конунгом исландец сознательно принимает на себя эту роль. Можно полагать, что объяви он о своем происхождении сразу же, конунг и без усилий с его стороны пожелал бы приблизить к себе родовитого исландца, прямого потомка придворного скальда норвежских государей. Стув же предпочитает добиться всего собственными силами и заслужить признание короля единственно своими личными достоинствами. Наш герой — человек, который создает себя сам.

Именно этому и посвящен рассказ о Стуве, и от начала и до конца он при каждом удобном случае демонстрирует в нем свою самостоятельность.

В первом же эпизоде пряди, описывающем прибытие конунга, в центре внимания оказывается независимое поведение исландца. Стув продолжает невозмутимо восседать на предназначенном для гостей почетном сиденье даже тогда, когда становится очевидным, что отведенную ему ранее хозяином скамью так или иначе придется освободить для неожиданно появившегося знатного посетителя — короля Норвегии. Избранная Стувом тактика поведения — охранять свое место, на которое ему наверняка не пришлось бы вернуться, покинь он его и выйди из дому вслед за обитателями усадьбы, — приносит плоды, на которые едва ли мог рассчитывать даже наш дальновидный герой: Стуву удается не только сразу же привлечь к себе внимание Харальда, но и стать гостем конунга, удержав за собой почетное место за столом. Если раньше он сидел напротив хозяина усадьбы («какого-то» бонда — заметим, что хозяин дома даже не назван по имени), то теперь он восседает напротив самого короля.

Последний, в свою очередь, рад нежданной встрече с незнакомцем, поскольку она, скорее всего, сулит ему «развлечение»: за исландцами прочно утвердилась репутация умелых рассказчиков. К тому же постоялец бонда может оказаться «ученым человеком» (frœðimaðr), а это означает, что он владеет всяческими знаниями, в том числе непременно умеет декламировать скальдические стихи. Во времена конунга Харальда — большого ценителя поэзии и лучшего скальда из всех, кто когда-либо занимал норвежский престол, — скальдическое искусство уже прочно ассоциировалось с Исландией, о норвежских скальдах той поры (за исключением самого Харальда) ничего не известно. У конунга, таким образом, есть свои причины проявить интерес к незнакомцу и заставить его рассказать о себе. Однако он не спешит с расспросами: знакомство короля с исландцем «по всей форме» состоится лишь после того, как будут отданы последние распоряжения и присутствующие усядутся пировать. В следующей сцене — сцене застолья — Стув держит свой первый экзамен. Ему предстоит доказать конунгу, что тот не напрасно усадил напротив себя никому не известного чужестранца и сделал его своим гостем прежде, чем выяснил, что перед ним за человек. Очевидно, что будущее исландца во многом зависит от того, как он проявит себя, отвечая на вопросы государя. И тут Стув в полной мере обнаруживает то качество, о котором было объявлено во вступлении к пряди, где он был охарактеризован как djarfmæltr — «смелый на язык»: он делает неожиданный ход и с самого начала беседы перехватывает у конунга инициативу. Тот, впрочем, пребывает в уверенности, что это он, Харальд, остается истинным хозяином положения и испытывает исландца, стремясь поставить его в тупик своими вопросами, однако, незаметно для себя он сам попадает в расставленные Стувом сети.

Забавный, на первый взгляд, обмен репликами принимает в этой сцене совсем не безобидный оборот. Представляясь конунгу, исландец произносит свое имя, которое кажется тому «странным», согласно одной версии пряди, и «неблагозвучным» — согласно другой (Stúfr — букв. «обрубок»; как имя собственное более нигде не встречается). В ответ на последовавший затем вопрос, чей он сын, Стув, вопреки ожиданиям, не сообщает Харальду своего полного «отчества» (сын Кошачьего Торда), но, называя лишь прозвище отца, именует себя «Кошачьим сыном». Может показаться, что он поступает так лишь из стремления подчеркнуть собственную самостоятельность, однако Стувом движет нечто большее, нежели нежелание распространяться о своих родичах: исландец откровенно провоцирует конунга. Kattar sonr — это еще и обидные слова, которые могут быть брошены в лицо внебрачному сыну. Двусмысленность заявления Стува подталкивает Харальда задать вопрос в том же духе. Исландское köttr «кошка», будучи словом мужского рода, служит обозначением родового понятия, никак не специфицируя его, и. следовательно, в равной мере может указывать как на кота, так и на кошку. Спрашивая исландца: «Hvor var sá kötturinn er faðir þinn var, hinn hvati еðа hinn blauði?» («Что за кошка была твоим отцом — кот или кошка?»), конунг как будто бы задает наивный и невинный вопрос. Между тем прилагательные hvatr и blauðr («сильный» и «слабый»), традиционно употребляемые для различения самца и самки животных, применительно к людям приобретают отнюдь не безобидный смысл. Сказать о ком-то blauðr значит нанести этому человеку тяжкое оскорбление, обвинив его в трусости и женоподобии. Именно эти значения blauðr имеет в виду героиня «Саги о Ньяле» Халльгерд, обзывая таким образом собственного мужа, Гуннара, и его друга Ньяля: напомним, что последний был лишен бороды — символа мужественности («Сага о Ньяле», гл. XXXVIII).

Харальд, судя по всему, вовсе не имеет в виду оскорбить исландца. Его двусмысленный вопрос задан лишь с одной целью: выяснить, сумеет ли Стув достойно парировать выпад своего противника. Несомненно, у нашего героя есть только один способ отстоять себя и показать конунгу, с кем тот имеет дело, а именно напомнить Харальду о неблагозвучном прозвище его отца, которого называли Сигурд Свинья — Sigurðr sýr. Унизительность этого прозвища — известно, что именно так воспринимал его сам Харальд, — состояла в том, что sýr, слово женского рода (в отличие от прозвища отца Стува — köttr!), недвусмысленно указывало на особь женского пола. Между тем, самое упоминание об этом факте было бы непростительной дерзостью со стороны исландца и едва ли сошло бы ему с рук. В другой истории («Пряди о Хрейдаре») рассказывается о том, как Харальд приказал своим людям умертвить человека, посмевшего преподнести ему серебряную свинью, поскольку усмотрел в его подарке обидный намек на прозвище своего отца. Стуву, таким образом, предстоит сделать нелегкий выбор: станет ли он защищать доброе имя своего отца (а, следовательно, и свое), рискуя прогневить государя, или оставит за ним последнее слово.

Конунг, прекрасно понимающий, перед какой дилеммой стоит наш герой, уверен, что тот загнан в угол. Вопреки его ожиданиям, Стув, однако, находит достойный выход из положения. Своим неожиданным поведением — смехом в ответ на заданный ему вопрос — он вынуждает самого государя «угадать» и произнести вслух все то, что, по замыслу Харальда, должен был бы, но едва ли нашел бы в себе смелость выговорить его собеседник! При этом, если в кратком варианте рассказа конунг сразу же дает тот самый ответ, который — скажи это Стув — был чреват неприятностями для исландца, то в отдельной пряди кульминационный момент сцены отложен. Для начала Харальд прибегает к менее обидной для собственного самолюбия версии: «Должно быть ты подумал, что с моей стороны неумно (ófróðlega) было задавать вопрос, кем был твой отец — котом или кошкой, потому что не может быть отцом тот, кто принадлежит к слабому полу (sá mátti eigi faðir vera er blauður var)», и лишь после того, как Стув, согласившись с ним, но, не удовлетворившись этим ответом, как и в первый раз, смехом дает понять, что оба они имели в виду и кое-что другое, конунгу приходится самому прибегнуть к оскорбительном у для него сравнению и произнести прозвище своего отца. Исландец, таким образом, выходит безусловным победителем в затеянном королем словесном состязании. Знакомство героев, наконец, состоялось только после того, как он получил возможность оценить «недюжинный ум» и находчивость своего гостя, конунг обращается к нему со словами приветствия. Этот разговор, который, как теперь понимает Харальд, с самого: начала направлял не он, а исландец, заставит его впоследствии признать, что и тот, в свою очередь, позабавился, беседуя с ним.

Как видим, герой нашего рассказа, подобно героям других прядей об исландцах, идет на риск ради достижения стоящей перед ним цели, только свою смелость и дерзость он демонстрирует исключительно в словесных баталиях.

Во второй раз конунг заговаривает со своим гостем перед отходом ко сну. Он уже успел убедиться в находчивости Стува-собеседника, теперь его интересуют познания исландца. Тому предстоит продемонстрировать свою «ученость» и искусство декламации. В следующей затем сцене герой пряди чуть ли не ночь напролет развлекает лежащего в постели конунга, произнося по его требованию одну за другой скальдические песни. Нигде более в сохранившихся памятниках древнеисландской прозы не сообщается о том, чтобы стихи скальдов исполнялись в таком изобилии и при подобных обстоятельствах. Обычно — и именно это мы имеем возможность наблюдать в заключительном эпизоде «Пряди о Стуве» — скальд торжественно и прилюдно декламирует свою (реже чужую) песнь у королевского престола и в присутствии дружины (здесь можно вспомнить, что наиболее распространенный размер, в котором складывались такие стихи, носит название dróttkvœtt — «дружинный размер»). Обстановка, в которой произносит скальдические песни Стув, — ночью, в спальном покое, фактически наедине с конунгом, который, не успевает наш герой досказать до конца одну поэму, уже желает услышать другую, — весьма далека от привычной.

Совершенно очевидно, что Харальд продолжает испытывать исландца, однако и на этот раз ему приходится отступиться: репертуар Стува поистине неисчерпаем. Выслушав, по одной версии рассказа, три десятка песней, а подругой — вдвое больше (в обоих случаях число исполненных исландцем поэм весьма преувеличено, ведь каждая из них, в свою очередь, могла состоять из нескольких десятков строф!), конунг вынужден прервать своего гостя. У него уже нет сомнений в том, что поэтический запас его нового знакомца иссякнет не скоро. Прежде всего это следует из весьма странного отбора исполненных Стувом поэм: все они без единого исключения относятся к категории «флокков» — поэтической формы, которая ценилась значительно меньше парадной скальдической песни, так называемой «драпы». Сочинение флокка вместо ожидаемой драпы даже могло обернуться для поэта серьезными неприятностями. Исландский скальд Торарин Славослов едва не поплатился жизнью за то, что посмел сложить флокк в честь датского конунга Кнута Могучего. Узнав о том, что Торарин сочинил о нем всего-навсего флокк, этот конунг разгневался и потребовал, чтобы уже на следующий день тот исполнил ему драпу, в противном случае его ждет казнь. Торарину пришлось подчиниться; так появилась его драпа «Выкуп головы».

Наш герой, в отличие от Торарина, не складывает, но лишь декламирует песни, однако их выбор не может не озадачить конунга, тонкого ценителя поэзии, к тому же весьма осведомленного в вопросах скальдической формы. Не может быть, чтобы столь много знающий человек не смог исполнить ни одной драпы! Выяснив у Стува, что тому известно еще больше драп, чем флокков, Харальд, как и следовало ожидать, задает ревнивый вопрос, для кого же его гость приберегает драпы, если ему, королю Норвегии, он исполнял лишь флокки. Как видно, исландец опять не далек от того, чтобы навлечь на себя гнев короля, однако из его объяснений явствует, что он и на этот раз действовал обдуманно: у Харальда не может быть повода для обиды, поскольку лучшую часть своего поэтического репертуара Стув приберегает для их следующей встречи, с тем чтобы конунг получил возможность составить о нем еще более высокое мнение. Стув, таким образом, не сомневается, что сумел произвести на Харальда то впечатление, на которое рассчитывал: конунг оценил и его ум, и смелость, и ученость. Если бы не уверенность, что теперь-то уж король ни в чем ему не откажет, исландец едва ли решился бы уже наутро обратиться к нему со своими просьбами. И тем не менее он не собирается останавливаться на достигнутом: конунг еще не успел узнать всех достоинств и умений своего гостя. Отныне Стув переходит к посулам, стараясь внушить конунгу желание продолжить их знакомство. При этом он прямо напрашивается на новые испытания: Харальд не из тех, кто готов верить голословным заявлениям, и исландцу предстоит на деле доказать, что его слова — не пустое бахвальство.

Наутро, перед тем, как расстаться, герои пряди встречаются вновь. Настал черед Стува открыто заявить о том «интересе», который он намеревался извлечь из знакомства с конунгом, — он обращается к Харальду с тремя просьбами. Знаменательно, что только теперь из первой просьбы Стува — разрешить ему сложить в его честь хвалебную песнь — конунг узнает, что «ученый» исландец, с помощью которого он накануне скоротал время, — скальд и притом представитель рода, к которому принадлежали знаменитые скальды! Как видно, знание поэтической традиции не предполагало непременного умения слагать скальдические стихи.

Прежде чем ответить согласием на просьбу исландца, конунг, чья слава увековечивалась и преумножалась в произносимых в его честь хвалебных песнях, должен был удостовериться в том, что Стув — умелый скальд, и ему можно смело доверить столь ответственное для каждого правителя дело — запечатлеть в стихах, которым предназначено было передаваться из уст в уста, «пока люди населяют Северные страны», совершенные им ратные подвиги. Состоявшийся по этому поводу обмен репликами — одно из ярчайших свидетельств того, как воспринималось поэтическое ремесло в скандинавском обществе.

Нельзя не заметить, что применяемые участниками беседы критерии оценки профессиональных достоинств скальда весьма различны. Услышав от исландца, что тот — скальд, конунг первым делом пытается разузнать, не было ли среди предков Стува скальдов, поскольку исходит из обычного для традиционного общества представления о преемственности тех или иных способностей и умений, из поколения в поколение наследуемых в одном роду. Именно поэтому, выяснив, что исландец — правнук Глума сына Гейри, прославленного скальда, сложившего хвалебные песни о его родичах и прежних правителях Норвегии, Эйрике Кровавая Секира (умер в 954 г.) и его сыне, Харальде Серая Шкура (умер около 970 г.), конунг без колебаний отвечает согласием на просьбу Стува, полагая, что тот не уронит чести своего рода и сложит драпу не хуже, чем это делал в свое время его прадед. Вместе с тем, Харальд не забывает осведомиться и о личном «опыте» ученого исландца, уповая на то, что тот уже успел отточить свое мастерство, сочиняя хвалебные песни в честь других правителей. В своем решении конунг, таким образом, целиком и полностью руководствуется представлением о традиции и приобретаемом в постоянных упражнениях профессионализме.

Стув же, со своей стороны, вовсе не склонен апеллировать к семейным традициям. Напротив, он стремится всеми средствами подчеркнуть свою самостоятельность и самоценность собственного творчества, самонадеянно утверждая, что он якобы превзошел в скальдическом мастерстве своего знаменитого прадеда (в краткой версии пряди Стув говорит, что сочиняет стихи «не хуже Глума»). Равным образом несущественным представляется ему и предшествующий поэтический опыт — чего стоит заявление исландца о том, что он никогда прежде не сочинял хвалебных песней, иначе говоря, вообще не пробовал себя в «серьезном» скальдическом жанре! Это обстоятельство (способное смутить конунга) вовсе не мешает нашему герою «авансом» считать себя более искусным скальдом, чем его родич Глум.

В откровенно вызывающем поведении Стува, между тем, нет ничего необычного: окажись на его месте другой скальд, он обнаружил бы не больше скромности. Профессиональная самооценка скандинавского поэта, неизменно свидетельствующая о его высоком авторском самосознании, — своего рода «общее место» как рассказов о скальдах, так и создаваемой ими поэзии. Обсуждая при каждом удобном случае свое поэтическое мастерство и не скупясь на похвалы в адрес собственного стихотворчества, скальды вовсе не стремились занять место в одном ряду с себе подобными, но, напротив, смело противопоставляли себя собратьям или прямым предшественникам по ремеслу, рассматривая свое умение как единственное в своем роде. Подобное самоутверждение поэта соответствовало индивидуально-авторской природе скальдического искусства. Последнее имело, однако, и другую сторону, оставаясь одновременно глубоко традиционным: даже осознавая себя творцом своей поэтической формы, скальд был не вправе и не пытался выходить за рамки от века установленных правил и норм. В этом секрет чрезвычайной консервативности поэзии скальдов, не претерпевшей на всем протяжении своей полутысячелетней истории сколько-нибудь существенных изменений. Именно эту сторону скальдического творчества и имеет в виду Харальд, выспрашивая Стува о его предшественниках.

Итак, в то время как мнение скальда о собственном поэтическом умении являет собой его самооценку, конунг, пытаясь оценить предполагаемые достоинства поэта, стоит ни позициях аудитории, рассматривающей каждого вновь заявившего о себе стихотворца как одного из многих — представителя определенной традиции. Однако ни принадлежность к известному своими поэтическими достижениями роду, ни гордые заверения в профессиональном превосходстве над другими скальдами, раздававшиеся в ответ на государевы расспросы, не избавляли скальда от необходимости на деле доказать справедливость его притязаний. Право на то, чтобы стать дружинником и приближенным короля, скальд завоевывал, лишь подтвердив свои первоначальные заявления истинно высоким качеством сложенной им хвалебной песни. То же имеет место и в рассказе о Стуве: конунг уклоняется от ответа на вторую просьбу исландца — принять его в королевскую дружину, ссылаясь на необходимость посоветоваться со своими людьми, и принимает окончательное решение только после того, как Стув оправдал его ожидания, исполнив действительно прекрасную песнь в его честь.

Единственная просьба Стува, которую конунг удовлетворил безоговорочно и сразу же, — оказать ему поддержку в деле о спорном наследстве — касалась цели его поездки в Норвегию. В краткой версии пряди это — первое, о чем просит исландец. В отдельном рассказе Стув, напротив, приберегает эту просьбу на конец, чем вновь вызывает удивление конунга: о самом для него главном исландец вспоминает лишь в последнюю очередь. У Стува готов ответ и на этот вопрос. Оказывается, то дело, ради которого он пересек море и отправился в долгое странствие по Норвегии, показалось ему при встрече с конунгом «наименее важным»! Высказанное конунгом недоумение не случайно: имущественные интересы стояли в сознании человека той эпохи на одном из первых мест. Хотел ли Стув своим неожиданным заявлением подчеркнуть, какое значение он придавал тем просьбам, которые непосредственно касались особы государя, и, таким образом, польстить конунгу или же вновь демонстрировал независимость поступков и суждений? Как бы то ни было, заметим, что, вопреки сказанному, исландец не подумал отклониться от своего первоначального маршрута, не выразил желания сопровождать конунга, но, распрощавшись с ним, пустился в путь улаживать то самое дело, которое назвал наименее для себя важным…

Следующее свидание Стува с королем стало последним для него испытанием. Исполнив сочиненную им в честь Харальда драпу, наш герой с честью выдерживает его, доказывая тем самым конунгу, что все сказанное им ранее по поводу собственного поэтического мастерства, — не пустые слова, но истинная правда. В награду за искусно сложенную песнь конунг, как это было принято, приближает его к себе, и с этого момента Стув повторяет судьбу множества других скальдов. Так исландец, благодаря своей находчивости и незаурядным способностям, добивается того, к чему стремился едва ли не каждый отправляющийся за море герой пряди; он завоевывает признание и расположение государя и становится королевским дружинником и скальдом.

В краткой версии пряди рассказ о поэтическом испытании героя, а с ним и вся заключительная сцена отсутствуют: сказано лишь, что Стув явился к конунгу, и тот, с согласия своих людей, принял его в дружину, после чего исландец некоторое время оставался при Харальде, а впоследствии сложил о нем поминальную драпу. Именно эта последняя и послужила главным оправданием включения истории о Стуве в «Сагу о Харальде Суровом Правителе». Не вызывает сомнения, что автора саги исландец интересовал прежде всего как скальд, сочинивший в память о конунге песнь, известную под названием «Драпа Стува» (или «Стува»), и он сокращал или даже опускал сцены, которые не имели, с его точки зрения, прямого отношения к характеристике Стува — скальда, либо же, как заключительный эпизод, где «Драпой Стува» была названа поэма, преподнесенная исландцем государю при следующей с ним встрече, противоречили очевидному: «Драпой Стува» именовалась не хвалебная, а поминальная песнь. Напротив, для автора отдельной версии пряди рассказ о Стуве в первую очередь был поучительной и «мудрой историей» о самостоятельном и независимом исландце, сумевшем многого достигнуть своим умом и уменьем.

© Е. А. Гуревич.

Источник: Прядь о Стуве / Гуревич Е. А. Прядь о Стуве (перевод, комментарии и статья) // Другие средние века. М., 1999. С. 98–112.

OCR: Сергей Гаврюшин


Cпасибо сказано
Вернуться к началу
 Профиль  
Показать сообщения за:  Поле сортировки  
Начать новую тему Ответить на тему  [ 1 сообщение ] 

Часовой пояс: UTC + 3 часа [ Летнее время ]



Кто сейчас на конференции

Сейчас этот форум просматривают: нет зарегистрированных пользователей и гости: 3


Вы не можете начинать темы
Вы не можете отвечать на сообщения
Вы не можете редактировать свои сообщения
Вы не можете удалять свои сообщения
Вы не можете добавлять вложения

Перейти:  



Последние темы





Официальные каналы форума:

Наша страница в Vk

Наш канал Яндекс Дзен

Наш телеграм


Банеры

Яндекс.Метрика

Powered by phpBB © 2000, 2002, 2005, 2007 phpBB Group
GuildWarsAlliance Style by Daniel St. Jules of Gamexe.net
Guild Wars™ is a trademark of NCsoft Corporation. All rights reserved.Весь материал защищен авторским правом.© Карма не дремлет.
Вы можете создать форум бесплатно PHPBB3 на Getbb.Ru, Также возможно сделать готовый форум PHPBB2 на Mybb2.ru
Русская поддержка phpBB