Заголовок сообщения: ОТНОШЕНИЕ К СМЕРТИ И ТЕЛУ В ДРЕВНЕЙ РУСИ.
Добавлено: 13 янв 2018, 11:26
ОТНОШЕНИЕ К СМЕРТИ И ТЕЛУ В ДРЕВНЕЙ РУСИ. ЧАСТЬ 1.
Думается, что не будет слишком большой натяжкой, если мы выведем такую формулу: отношение к смерти является одним из взглядов на жизнь. По нашему мнению, без очерчивания такого отношения мы не совсем сможем, а еще точнее — совсем не сможем, понять историю врачевания на Руси. Нельзя сказать, чтобы никто не пытался исследовать проблему отношения к телу в Древней Руси. Например, внимание этому вопросу уделила Т. В. Чумакова в одной из своих работ1. Но при этом источниками для исследователей становились в основном тексты Св. Писания, реже — произведения книжников, еще реже — сюжеты, связанные со значением тела и телесности в обыденной русской жизни (упоминания в письменных источниках, разнообразный археологический материал и т. д.). Как и в случае с отношением к болезни и способам ее лечения, история отношения к телу человека (в том числе, и после смерти) изучалась в основном на примере поздних этнографических данных. Тема эта довольно обширная, и поэтому мы остановимся лишь на некоторых ее аспектах, напрямую связанных с антропологией болезни.
Прежде всего, это то, что условно можно было бы назвать «небрежение телом». Одним из проявлений такого небрежения было, например, непогребение тела. В глазах древнерусского обывателя это являлось одним из самых страшных посмертных наказаний, так как, во-первых, прямо нарушало обряд ухода из мира, а во-вторых, подразумевало, что тело умершего будет физически разрушено (растащено дикими зверями, смыто водой и т. п.). Непогребение тела было редкостью, однако упоминание таких случаев в источниках лишний раз подчеркивает внимательное отношение русского человека к обряду погребения. Так, в 1079 г. князь Роман Святославич собрал войско и вместе с половцами пришел захватывать русские города. Однако русские князья заключили с половцами мир. Кочевники убили Романа и бросили его тело. Летописец не преминул заметить, что «кости его и доселе тамо лежаще»1, т. е. тело Романа-изменника не было похоронено и русскими людьми. Еще один случай связан с вероотступником Зосимой, бывшим монахом, принявшим ислам. Зосима был убит в 1262 г. в Ярославле во время восстания горожан против татар. Летописец подробно описывает, что тело Зосимы было отдано на съедение псам и воронам, а ноги его собаки таскали по всему городу «всем людем на удивление от Божия суда на преступнице». В конце этого красочного описания летописец замечает, что таков был конец и тела его оставленного, и души его, коей пришла «бесконечная мука»1. Совершенно иначе «небрежение» телом трактовал преп. Нил Сорский (ок. 1422-1508), который в своем «Завещании» просил своих братьев-монахов: «...бросьте тело мое в этой глуши, чтобы съели его звери и птицы, потому что грешило оно пред Богом много и недостойно погребения...»2. Впрочем, Нил предполагал, что монахи не согласятся на такой радикальный способ упокоения своего наставника и потому предлагал им более «спокойный» вариант: «Если же этого не сделаете, тогда, выкопав яму глубокую на месте, на котором живем, со всяким бесчестием погребите меня...»3. Даже в этом варианте св. Нил Сорский показывает свое необычное представление о погребении вообще и о своем теле в частности: там, где речь идет о максимальном почитании, он предлагает «бесчестие». Вряд ли здесь речь идет о сознательном осквернении останков (возможно, даже такой ригористично настроенный христианин, как Нил Сорский, был бы против этого). Скорее всего, имеется в виду простое забрасывание землей. Более того, закопать себя Нил предлагает прямо в том месте, где он жил, а не на монастырском кладбище. Он, правда, не слишком уповает на своих учеников, справедливо считая, что они, вероятнее всего, откажутя столь радикально поступить с его останками. Надо сказать, что позиция монаха-пустынника Нила Сорского по отношению к своим останкам хотя и необычна, но не уникальна. В Лаврентьевской летописи есть упоминание о случае ритуального непогребения тела, который относится к более раннему периоду. В 1159 г. митрополит Киевский Константин (из-за разногласий с князем Изяславом уехавший в Чернигов) завещал после смерти оставить свое тело за пределами Чернигова на съедение псам. Летописец отмечает, что «так и сделали», но черниговцы были крайне удивлены таким решением митрополита1. На наш взгляд, решение митр. Константина и реакция на него горожан показывают полное несоответствие его тогдашним древнерусским представлениям о теле. Но, правда, и сам митр. Константин не был русским по происхождению. Воспитанный в лоне Византийской церкви, он был, скорее всего, греком. Этот митрополит был поставлен Константинопольским патриархом на Киевскую митрополию вместо Климента Смолятича — ставленника Киевского князя Изяслава Мстиславича, и прожил в Киевской Руси лишь несколько лет. Итак, то, что грека было, возможно, высшей формой посмертного самопожертвования, то в глазах древнерусского обывателя являлось как бы добровольным наказанием. Пришедшийся на это же время 54-й ответ из «Вопрошания Кирика» предельно четко фиксирует взгляд Русской церкви на погребение: «Оже кости мертвых валяются где, то велика человеку тому мзда, оже погребут их»2. Отношение к непогребению тела как к наказанию бытовало и в более позднее время. Во второй половине XVII в. «неистовый протопоп» Аввакум в своей «Пятой челобитной» царю Алексею Михайловичу сознательно обострил требование царя хоронить последователей «истинной веры» за пределами церковной ограды: «А еже нас не велишь, умерших, у церкви погребати... по смерти нашей грешная телеса наша — добро так, царю, ты придумал со властьми своими, что псом пометати или птицам на растерзание отдати...»1. Аввакума такое положение дел весьма коробило, но при этом он все же уповал, что все-таки после воскрешения «Христос нас не лишит благодати своей...»2.
Нельзя не обойти вниманием и факт выкапывания покойников. По разным причинам, такие случаи в древнерусской обыденной жизни встречались. Например, в 1237 г., при рытье братской могилы в разгромленной татарами Старой Рязани, оставшиеся в живых рязанские жители периодически находили более ранние захоронения. Это случайное выкапывание компенсировалось тем, что найденные костяки складывались отдельно в кучу и «прикапывались» в братской могиле3. Такое бережное отношение к более ранним погребениям особенно ценно, учитывая трагические обстоятельства их находки древнерусскими людьми — выкапывание братской могилы происходило зимой, после невероятного по напряжению стресса, испытанного участниками похорон, т. е. после взятия и разграбления города, страшной смерти родственников и т. п. Конечно же, говорить о том, что буквально все древнерусские люди с трепетом относились к похороненным телам, мы не можем. В ранний период, в Киеве и Чернигове, мы встречаемся с несколькими случаями проникновения в гробницы и ограбления покойников. Причем, в последнем случае тело покойника было даже вытащено из гробницы4 Существовала и категория мертвецов, которые по каким-либо причинам не вписывались в обычный круг — т. н. «заложные покойники» (термин более поздний1). «Заложные покойники» часто вообще не закапывались, а оставались лежать на земле. Если же их кто-нибудь и хоронил, то находились люди, выкапывавшие их. Об этом в XIII в. писал еп. Серапион Владимирский: «...если кто висельника или утопленника похоронил — чтобы не пострадать самим, вырываете снова...»2. Выкапывание таких покойников было продиктовано стремлением уничтожить их телесные останки — единственного, что оставалось от них, так как душа этих мертвецов уже погибла. Выкапывание подобных тел происходило обычно в периоды стихийных бедствий, которые связывались с действием злых, диавольских сил, либо же в какие-то очень трудные для того или иного региона времена. Сам процесс выкапывания был сродни некоему магическому обряду, и после выкапывания останки мертвеца должны были быть выброшены туда, где могли стать легкой добычей диких животных, т. е. тело покойника растаскивалось ими. Возможно, что позже данный обычай не закапывать «заложных покойников» уходит, и теперь их просто хоронят вне кладбищ. Захоронение вне кладбищ символизировало вывод этих мертвецов за пределы круга обычных христиан. Сюда попадали и младенцы (очевидно, некрещеные), но в основном это были колдуны и маргинальные элементы общества. Но, например, если верить «Повести о посаднике Добрыне», то в числе таких «заложных покойников» оказался даже новгородский посадник Добрыня, поддерживавший интересы немецкой диаспоры в Новгороде в ущерб самим новгородцам. Утонувший в Волхове (что считалось случившимся явно по Промыслу Божьему), он был выловлен сетями и веревками и не похоронен по православному обычаю. Иногда «заложных покойников» археологи находят в помойных ямах недалеко от кладбищ. Смешение с помойными отходами, очевидно, должно было содействовать полному телесному уничтожению умершего, целью было «смешать его с землей». Впрочем, встречались случаи, когда проявлялось неуважительное отношение к обыкновенным, «нормальным» человеческим останкам, но это считалось грехом, а согрешивший мог рассчитывать на скорую беду уже в этой жизни. Например, князь Кашинский Михаил Васильевич в 1367 г. затеял работы по переносу церкви Богородицы внутрь детинца, в результате которых было разорено старое кладбище. Естественно (по тогдашним представлениям), что после этого сам князь и княгиня заболели неведомой болезнью: князь, правда, оправился от нее, а вот княгиня умерла. Итак, для русского средневекового обыденного сознания одинаково были важны и дух, и тело. Проблема тела и телесности обсуждалась и в церковной литературе Древней Руси, преимущественно обращенной к духу человека.
За это сообщение пользователю Цила. "Спасибо" сказали: мандрагон
Цила.
Заголовок сообщения: Re: ОТНОШЕНИЕ К СМЕРТИ И ТЕЛУ В ДРЕВНЕЙ РУСИ.
Добавлено: 13 янв 2018, 11:28
ЧАСТЬ 2 \Как и во многих других случаях, отношение к телу и телесности в древнерусское время разнилось. Церковные писатели однозначно отводили телу второе место после духа. Но при этом телесная цельность не только в светских, но и в церковных кругах воспринималась как иллюстрация духовности носителя тела; так, хорошо сохранившееся тело почившего праведника становилось зримым подтверждением благого духа его обладателя, т. е. подтверждением самой его святости. Здесь упомянем небольшое замечание, высказанное в Независимом летописном своде, по поводу перенесения мощей митрополита Петра во время строительства Успенского собора в Москве в 1472 г. Летописец отметил, что Пахомий Серб, создававший «Слово» о перенесении мощей Московских митрополитов из старой церкви, сознательно написал неправду по поводу того, что мощи митрополита Петра были найдены целыми («в теле»), так как, в противном случае, народ не поверил бы в святость мощей, «потому что у них (т. е. у народа. — А. М.), если кто не в теле лежит, тот и не свят...»1. В житийной литературе можно встретить и описание внешности праведников, которые, как правило, были красивыми людьми. Красивое тело без изъянов при жизни и телесная цельность после смерти — вот идеалы древнерусского книжника. И здесь представления обывателей и церковных деятелей сходились. Наоборот, телесные недостатки трактовалась как плохой признак. Еще большее отрицательное отношение имела телесная расчлененность, «раздробленность». На символичность рассечения тела обратил внимание А. Л. Юрганов, отметив связь этого действия с притчей евангелиста Матфея о злом рабе, которого рассекает его хозяин2. Впрочем, еще более тесно мотив рассечения тела связан с иным представлением: «раздробленный» человек был лишен возможности восстать во время Страшного суда. Неслучайно в Средневековье так распространена была практика четвертования или отсечения отдельных частей тела, причем, не только еще живых казнимых, но даже и уже погибших. Но вместе с тем, «раздробление» — это не только наказание, но и высшая форма жертвенности. Именно в таком контексте данный мотив встречается, например, в Постниковском летописце. Там великий князь Московский Василий III в 1533 г., умирая, призывает Михаила Глинского: «Аты б, князьМихайло Глинской, за моего сына великого князя Ивана и за мою великую княгиню Елену, и за моего сына князя Юрья кровь свою пролиял и тело свое на раздробление дал.. .»3. А чуть ниже княжеский врач Николай Булев, призванный лечить великого князя Василия III, говорит о невозможности исцеления, оправдываясь так: «Аще бы мощно, тело бы свое роздробил тобя ради, государя, но моя мысль не имети, опричь Божьей помощи»1 • Скорее всего, здесь мы имеем дело с литературным улучшением реальной ситуации, однако оно показательно — в сознании летописца «дробление» тела означало нечто большее, чем просто физическая смерть за князя, ибо здесь к смерти добавлялась еще и невозможность, как думал врач, собственного воскресения. В уже упоминавшихся письмах к царю Алексею Михайловичу протопоп Аввакум также обращается к теме раздробленных тел своих соратников. И здесь мы видим уже несколько иной, отличный от более раннего периода, взгляд на эту проблему: да, раздробление тела — это страшная казнь, но Христос «купно с первыми соберет кости наша в последний день и оживотворит мертвенная телеса наша духом святым»2. Иначе говоря, по мнению Аввакума, раздробление тел истинно верующих не так страшно, так как в случае Второго Пришествия они будут восстановлены. Вообще для западно-христианской традиции характерен известный дуализм в вопросе отношения к рассеченному телу. С одной стороны, Католическая церковь относилась к «разбиранию» тела отрицательно, особенно если речь шла об останках святых3. С другой, наблюдалось терпимое отношение к фактам, когда от тела святого отделялись небольшие фрагменты (фаланги пальцев, ногти, волосы и т. п.). Кроме того, части тел людей в Западной Европе могли использоваться и в совершенно необычной для русского человека форме. Например, знаменитая Костница — церковь в Кутной Горе в Чехии, где в качестве убранства выступают человеческие кости. Здесь небрежение телесным, как мы видим, достигает своего апогея, служа при этом усилению эсхатологического ощущения. С подобным отношением к человеческим костям ни в один из периодов истории Древней Руси (даже в эпоху наиболее напряженного ожидания Конца света) мы не встречаемся. Однако похожий дуализм наблюдается и в русской православной традиции. Относясь сугубо положительно к телесной цельности, русские верующие христиане так же, как и на Западе, поклонялись отдельным фрагментам тел святых. Например, великий князь Святослав Ярославин в 1072 г. при перенесении мощей св. князей-страстотерпцев Бориса и Глеба после исцеляющей процедуры наложения руки св. Глеба (об этом речь пойдет у нас ниже) обнаружил у себя на голове ноготь святого, который фактически присвоил себе1. Известна и царская грамота в Курск (от февраля 1649 г.), адресованная стольнику и воеводе Лодыженскому, где в качестве терапевтического средства для борьбы с эпидемией, вспыхнувшей в Курске, предлагалось отправить в город животворящий крест с мощами св. Иоанна Предтечи, «иных многих святых апостолов и великих святителей, и мучеников, и преподобных и богоносных отцов, и мучениц и преподобных жен»2.
Окончательное закрепление книжный мотив превалирования духа над плотью находит в «Повести о споре Жизни и Смерти» (произведении, ставшем особенно популярным в Московском государстве во второй половине XVI в.). Эта повесть, как известно, имеет западноевропейские корни, однако в XVII в. на Руси она подверглась серьезной литературной переделке, и поэтому вполне может являться адекватным отображением взгляда именно древнерусского книжника на смерть как завершение телесной жизни. Изображение процесса смерти натуралистично и даже гипер-болизировано. В сочинении подробно рассказывается о том, как Смерть отрубает воину (символу Жизни) сначала по очереди все конечности, потом вырывает ногти, затем язык, а напоследок отрубает голову, — и только после этого душа Жизни вылетает из погибшего тела, и уносят ее на небеса прекрасные юноши.
Как мы видим из этого краткого описания, отношение древнерусских людей к телу и его цельности было довольно трепетным. В повседневной жизни и дух, и тело были, разумеется, одинаково важны, но целое и что называется «цветущее» тело выступало зримым свидетельством высокого духа его обладателя. Это наблюдается почти на всем протяжении русского Средневековья. Но данные представления нам интересны не только как свидетельства духовной жизни древнерусских людей. Важно помнить, что целостность почитаемых покойников в глазах живых также служила залогом возможного исцеления больных, пришедших просить помощи у умерших праведников, т. е. сохранившееся тело почившего могло помочь в собственном исцелении. Кроме того, от таких взглядов зависело распространение некоторых терапевти ческих практик.
Сейчас этот форум просматривают: нет зарегистрированных пользователей и гости: 3
Вы не можете начинать темы Вы не можете отвечать на сообщения Вы не можете редактировать свои сообщения Вы не можете удалять свои сообщения Вы не можете добавлять вложения